Такая жизнь

— Валерьянку.

— Ну, тогда что-нибудь другое выпейте. Важно, чтобы выпить. У меня в аптечке салол с беладонной. Хотите?

— Давайте, — махнула рукой Анфиса Максимовна. Сейчас ей было уже стыдно, что она так кричала. Зря себе волю дала.

Ада Ефимовна побежала за лекарством. В дверях появилась Ольга Ивановна, худая, большеглазая, на ходу запахивая халат.

— Анфиса Максимовна, разденьтесь, давайте я вас уложу.

Она стала разувать Анфису, та поджимала ногу, не давалась.

Впорхнула с лекарством Ада Ефимовна:

— Глотайте, запивайте.

«Экая я, всех переполошила», — думала Анфиса. В голове у нее что-то звенело, как комар. Она сматывала с пальцев длинные, русые, мало поседевшие пряди.

25

В эту ночь Вадим домой не приходил, а на другой день явился — тише воды, ниже травы, сам спросил: не надо ли сходить за хлебом (ответила: «Нет»), и целую неделю его не было ни слышно, ни видно, только окурков целые горы. За эту неделю в институте должны были вывесить списки. Анфиса Максимовна ходила туда каждый день, но ей говорили: «Рано». Наконец вывесили. Она прочитала все листы — Громова В. Ф. не было. «Так я и знала, так и знала», приговаривала она озябшими губами, но все не верилось. «Справки в приемной комиссии», — сказал кто-то за ее спиной. Каким-то ветром понесло ее в приемную комиссию. Там толкались озабоченные парни и девушки, расстроенные родители. Какая-то мамаша, крашеная-перекрашенная, громко рыдала, требуя «уважения к отцам». Бледный, истощенный и, видимо, уже раздраженный до крайности председатель махнул на нее рукой и вышел. Очередь загудела. Секретарша старалась навести порядок, разослать кого куда.

— Вы поймите, Владимир Александрович уже ушел, сегодня приема не будет, понятно? — Глаза у секретарши были выпуклые, как у трески. Такая убьет — не поморщится. — А вы по какому делу, мамаша? — спросила она Анфису. Из тресковых глаз смотрела канцелярская враждебность. Где, в каких кабинетах, в каких приемных не приходится ее видеть?

— Сын у меня, Громов Вадим. Вадим Федорович.

— Смотрите внизу в списках.

— Там нету.

— Нет — значит, нет. Значит, не принят, мамаша. Ясно?

— Ясно. — Анфиса продолжала стоять.

— А что, ваш сын больной, сам не может прийти? Или он из детского садика?

— А вы не переживайте, — сказала другая девушка, собой незаметненькая. — Этот год не попал, на будущий примут.

— Беда с этими мамашами, — вздохнула первая. — Никакой дисциплины. Ходят и ходят. Все равно бесполезно.

— Постой, Алка, — сказала незаметненькая, — может, он в дополнительном списке… — И прикусила губу, видя по лицу другой, что зря сболтнула.

— А есть дополнительный? — затрепетала Анфиса.

— Еще не утвержден, — сказала Алла. — А тебя кто за язык тянул? — обернулась она к незаметной.

— Девушки, милые, — взмолилась Анфиса Максимовна, — дайте хоть глазком взглянуть…

И выпросила-таки. И там собственными глазами увидела, буковка в буковку: «Громов В. Ф.».

Ну, теперь можно и умирать. В крайнем случае Вадим сам пробьется.

Исходя благодарностями, себя не помня от счастья, Анфиса вышла. Ноги несли ее как пушинку. Куда полнота девалась, одышка? У подъезда института — телефон-автомат. Она зашла в кабину и набрала номер декана Сергея Петровича.

— Вы меня извините, Громова беспокоит, Анфиса Максимовна. Помните, у вас была?

— Припоминаю, — сказал голос Сергея Петровича с некоторым сомнением. — Чем могу служить?

— Приняли Вадима.

— А, очень рад.

— Я вас поблагодарить хотела. Уж так благодарна, так…

— Это за что же? Я тут, моя милая, ни при чем и благодарить меня не за что.

Анфиса Максимовна молчала, сжимая в руках тяжелую, надышанную трубку.

— Вы меня слушаете? — строго спросил декан.

— Слушаю.

— Запомните, вы мне ничем не обязаны. Так и знайте. Поняли?

— Поняла.

— А за вас я рад, рад. Привет отпрыску. Как-нибудь заходите, мы с Софьей Владимировной рады будем.

— Спасибо.

Анфиса повесила трубку. Нет, не зайдет она больше к ним никогда.

От разговора с деканом радость ее попритухла, но все еще была жива. Окончательно добил ее Вадим.

— Поздравляю студентов, — сказала она не без игривости.

Вадим равнодушно поднял голову.

— Я же не принят. В списках нет. Я смотрел.

— Ты в дополнительном. Сама видела: Громов В. Ф.

— А кто тебя просил ходить? — крикнул Вадим. — Оставишь ты меня когда-нибудь в покое?

— Я — мать. Всякая мать за сына переживает.

— Нечего было переживать. Подумаешь, институтишко занюханный. Я и не хотел туда идти вовсе. Я хотел работать. И зачем только поддался на уговоры? Эх…

Анфиса Максимовна часто-часто заморгала.

— Опять реветь? — злобно спросил Вадим. — Надоели мне твои кинофильмы. Раз уходил и опять уйду. Навсегда уйду, учти.

Вот тебе и радость…