Такая долгая жизнь

Из эвакуации вернулся Захар Бандуристов, стал налаживать рыболовецкое хозяйство. Возвращались другие, те, которых по возрасту или по болезни не взяли в армию.

Приехал Кузьма Хоменко. Ладный такой. Загорелый. С двумя шпалами в петлицах. Майор. И орден Красной Звезды на груди. Целый вечер просидели они с Ксеней. Вспомнили все. Утром Хоменко снова уезжал на фронт.

— Мертвых, Ксеня, не вернешь… А живым жить нужно. И для живых!.. Верю, жив Володя. Верю, что дождешься сына…

* * *

Страшную картину представлял собой металлургический завод — нагромождение исковерканного железа, битого кирпича, стекла, стали. Если бы не трубы, которые, как и прежде, тянулись в небо, то весь завод можно было бы принять за свалку, в которой даже трудно разобраться.

Главная контора стояла без крыши, с прокопченными стенами, с темными глазницами окон. В пустом корпусе трубосварочного цеха осенний ветер шевелил ржавые железные листы. Они издавали какой-то жалобный, стонущий звук.

Полностью вышел из строя мартеновский цех № 1. В смежный с ним цех, листопрокатный, пройти невозможно: все переходы завалены рухнувшими перекрытиями.

От нового мартеновского цеха № 2 осталась только груда искореженного металла.

Не меньше были разрушены и другие таганрогские заводы.

И все-таки жизнь в городе постепенно налаживалась. Уже через несколько дней после освобождения во многих домах вспыхнули электрические лампочки. Заработал телефон. Пошел первый поезд в Ростов…

На восстановление заводов в городе вышли все: и млад и стар. Ксеня договорилась с Нюрой, что та будет присматривать за детьми до вечера. Не могла она оставаться дома, когда все работали! Уставала теперь вдвойне, до смерти.

На работу вышли и Лариса и Демид Заозерный. Был он мастером на все руки: и с молотком и с рубанком. Ловко делал кирпичную кладку. Лариса и Ксеня были его помощниками — кирпич подносили.

— Вы, бабоньки-то, не дюже перегружайтесь… Внутренности надорвете, а внутренности вам еще сгодятся… Война вон какая идет… После войны деток много будет нужно… — говорил он им.

Что-то произошло с Демидом. Стал не таким угрюмым, как прежде: Ксеня хорошо помнила его по встрече в Солодовке.

Не утерпела, как-то сказала:

— А вы, Демид Силыч, изменились, будто моложе стали, добрее.

— Это верно, дочка, душой моложе стал.

— Не пойму только, чего вы так стараетесь! — все же поддела его Ксеня. — Не свое ведь… Государственное…

— А вот и ошибаешься, дочка. Мое это!.. Мо-е-о! — с протяжней произнес он. — Вы ж, коммунисты, говорите, что все это наше!.. А значит, и мое…

С Ларисой у Ксени установились вдруг хорошие, даже доверительные отношения. Горе ли сблизило? Смерть Михаила?.. Общая доля вдовья, женская? Чего делить им уже теперь? Нечего… Про Ананьина Лариса никогда не вспоминала. Будто и не было его вовсе. Как ни уставали женщины, как ни тяжел был труд, а Лариса успевала и губы подкрасить, и прическу сделать.

— А для кого это ты стараешься?

— А для кого-нибудь, — озорно отвечала Лариса. — Неужели же не найдется для меня какой-нибудь? — в том же тоне продолжала она.

— Ты однажды взяла себе какого-нибудь, — сказала Ксеня.

— Верно, — посерьезнела Заозерная. — Ты-то должна быть на меня не в обиде, тебе ведь Михаил достался… Ты в счастье жила. За год такой жизни я бы все отдала. Вот поэтому теперь хочу не синицу в руке, а журавля в небе…

— Где же ты найдешь, журавля-то?

— Есть один на примете…

— Кто же это, если не секрет?

— Хоменко Кузьма.

— Хоменко? — удивилась Ксеня. — Он тебе что, предложение делал?..

— Предложение пока не делал. А более стоящего мужика я не знаю, не вижу поблизости.

— Но он ведь на фронте…

— Война не век будет длиться…

— А ты его что, хорошо знаешь? — спросила Ксеня.

— А как же!.. Сколько лет в библиотеке проработала, а он ведь был секретарем парткома. И сейчас, когда он приезжал, видела его. Адрес взяла, буду писать… Никуда от меня не денется, — самоуверенно заявила Лариса. — Я его давно присмотрела… Не будь войны, развелась бы с Ананьиным…

— И себя бы Кузьме предложила, — не сдержалась Ксеня.

— А что, и предложила бы! Почему мужики нас выбирать должны, а не мы их?.. Дуры мы — бабы. А я дурой быть больше не хочу…

* * *

Первыми на заводе восстановили мартеновские печи в цехе № 1. Главная трудность была здесь в том, что в цехе не сохранилось ни одной завалочной машины. Получить их было неоткуда. Инженеры и старые опытные рабочие взялись за это нелегкое дело. Когда изготовили первую завалочную машину, парторг сказал на митинге: «Терпение советских людей и труд горы перетрут…»

На очереди был пуск бандажного цеха. Его давно бы пустили, да не было паровой машины, которую взорвали гитлеровцы перед отступлением.

Без чертежей, по исковерканным взрывом «образцам» рабочие отливали необходимые детали. Собрали машину, и она заработала…

Второй мартеновский цех пришлось не восстанавливать, а строить заново. Сначала расчистили площадку. Потом стали возводить корпус. Люди работали не по часам, не по гудку.

К этому времени стало поступать кое-какое оборудование для трубопрокатного цеха, в свое время вывезенное в тыл.