Такая долгая жизнь

Путивцев сказал полуправду. Спал он в ту ночь не очень хорошо. Проснувшись, подумал: неужели все-таки возраст сказывается? Раньше перед испытательными полетами он спал, как младенец. А ведь завтра не испытательный полет, а только «полет» в барокамере… То-то и оно. Что в барокамере… Сидишь там, как подопытный кролик, и с тебя глаз не сводят! Другое дело в небе…

В небе Путивцев всегда чувствовал себя уверенно.

— Сто двадцать на восемьдесят, — констатировал врач.

Путивцев невольно вздохнул:

— У меня, доктор, обычно бывает еще лучшее давление: сто пятнадцать на семьдесят пять, как у младенца…

— Ну-ка, послушаем пульс… Шестьдесят восемь… Хорошо. Идите одевайтесь.

Через пятнадцать минут, экипированный соответствующим образом — в теплых унтах, в меховом комбинезоне, — Путивцев уже стоял перед дверью термобарокамеры. По форме она напоминала котел, выкрашенный в белый цвет. В стенке был иллюминатор. Дверца маленькая, со штурвальчиком-запором, обеспечивающим герметичность.

— Ну, как говорится, с богом, — сказал военврач.

Пантелей Афанасьевич протиснулся в дверцу и очутился в заиндевевшем «чреве» барокамеры. Опустился на сиденье, напоминающее кресло в кабине самолета. Рядом, на откидном столике, лежали кислородная маска с гофрированным шлангом и баллон с кислородом.

Путивцев приладил маску к лицу. Открыл на мгновение краник для проверки и сразу почувствовал свежую струю кислорода. Попробовал аварийный краник — он тоже был в порядке.

Левицкий уже «завинтил» барокамеру и теперь наблюдал за Путивцевым через иллюминатор.

Пантелей Афанасьевич подал знак рукой: готов. В шлемофоне он услышал голос Левицкого:

— Начинаем подъем…

Путивцев взял самолетные часы «Егер» и нажал кнопку пуска.

Каждую «тысячу метров» он фиксировал в своем блокноте.

После каждой тысячи метров была «минутная площадка», чтобы дать организму освоиться с новой высотой.

На одиннадцати тысячах началось покалывание в голове и в пальцах. Во время минутной остановки было чувство сонливости, но режущих болей в кишечнике не наблюдалось.

На двенадцати тысячах покалывание усилилось и мозг работал как-то лениво, замедленно, как при небольшом наркозе.

На тринадцати тысячах Пантелей Афанасьевич успел записать все данные и «отключился»… Очнулся он от сильного свиста — Левицкий «опустил» его сразу до десяти тысяч метров.

Дальнейший пуск прошел без всяких осложнений.

— Для первого раза совсем неплохо, — замерив давление и пульс, ободрил Путивцева врач.

Систематические тренировки позволили Пантелею Афанасьевичу через неделю сносно переносить высоту четырнадцать тысяч метров. Организм его не подвел.

* * *

Пока летчики тренировались в термобарокамере, конструкторы колдовали у машины. Конструктор Микоян получил задание изготовить новый высотный самолет. Но на это требовалось время. Пока же работы велись над «Яком», который был облегчен максимально и подвергся некоторым незначительным конструктивным изменениям.

На «Як-9» поставили мотор системы Доллежаля с нагнетателем воздуха. В свободное от тренировок время Пантелей Афанасьевич торчал на центральном аэродроме, где и шло переоборудование «яков».

Однажды он стал свидетелем разговора, который произошел между Доллежалем и Яковлевым.

По распоряжению Доллежаля в крыле самолета был смонтирован заборник воздуха с широким раструбом. Конечно же не только внешний вид, но и аэродинамические свойства самолета при этом несколько ухудшались. Яковлев, увидя раструб в крыле, который напоминал граммофонную трубу, спросил с некоторым раздражением моториста:

— Что это значит?! — Яковлев достал красный карандаш из кармана, провел линию по раструбу и приказал: — Резать так, как отмечено…

Тут же неподалеку оказался Доллежаль.

— Позвольте, как это резать?..

Однако вскоре два главных конструктора нашли общий язык. Каждый помнил о том, что за их работой следит Сталин. Главное, чтобы самолет полетел и «достал немца».

Первое время «яки» с моторами Доллежаля не хотели работать на больших высотах. Уже на высоте одиннадцать тысяч метров начиналась сильная тряска, которая вызывалась перебоями в работе двигателя.

Самолет снова стали переделывать. Работы велись круглосуточно на приангарной площадке при свете софитов.

Летчик-испытатель Шунейко предложил в системе подачи топлива установить дополнительный краник. По его мнению, перебои в работе мотора были связаны с неравномерной подачей воздуха от компрессора. Шунейко доказывал, что горючая смесь на больших высотах получалась почему-то слишком богатой. Чтобы обеднить смесь, довести ее до нормы, следовало добавить в нее воздуха. Перепускной краник и должен был обеспечить это.

Такое объяснение работы мотора было не совсем научным, и специалисты сначала скептически отнеслись к этому предложению. Но Шунейко поддержал Путивцев, который тоже чувствовал во время полетов, что на больших высотах мотор захлебывается, работает с перебоями и виной тому богатая смесь.