Такая долгая жизнь

На высоте трех тысяч метров воздух был приятно прохладным, мотор работал чисто, ровно (умеют немцы делать моторы), и было счастливое ощущение легкости во всем теле, которому дали крылья.

Пора было начинать. Путивцев плавно сбросил обороты. Стрелка указателя скорости пошла влево. Машина чуть вздрогнула и чуть задрала нос.

Путивцев нажал на левую педаль руля, и самолет как бы взмахнул крылом и устремился к земле с левым вращением. Обороты совсем сброшены. Тугой, прохладный воздух, скользя вдоль обшивки, густо зашуршал. Пантелей Афанасьевич ощутил тошнотворную легкость в желудке, ослепительно сверкнули плоскости на солнце — машина вошла в штопор.

Путивцев попробовал вывести самолет из штопора обычным способом. Нажал на правую педаль, а ручку руля высоты отдал на себя. Но машина не слушалась рулей, продолжая стремительно падать. Тогда пилот поставил рули в нейтральное положение и слегка прибавил обороты. Истребитель как бы замер на миг, снова клюнул, но вращение его замедлилось. С этим можно было согласиться. Летчик ввел машину в крутое планирование. Перегрузки прижали его к сиденью, в глазах замельтешило. Предметы резко увеличивались. Путивцев сработал рулями, и машина, будто подхваченная невидимой могучей рукой, пошла вверх, а затем легла в горизонтальный полет. До земли оставалось каких-нибудь пятьсот метров: хорошо были видны желтый прибрежный песок, берег, окаймленный белой пеной прибоя, и вдоль берега — белокаменные дачи и пансионаты Варнемюнде, небольшого уютного курортного городка.

* * *

Вечером фирма «Хейнкель» устроила прием в честь русских. Собрались в ресторане «Зимний сад». Приглашенных было человек сто: дамы в длинных вечерних платьях с холодными светскими улыбками на лицах, мужчины — большинство — в черных костюмах. Сам Хейнкель красовался в безупречно сшитом темно-коричневом костюме.

Гестермайер подводил к Путивцеву то одного, то другого гостя и представлял:

— Господин Рединг, владелец завода «Нептунверфт»! Кстати, его завод тоже получил заказы от Советской России… А это господин Нацмюллер, генеральный директор кредитного банка!..

Наконец всех пригласили к столу.

Правилам этикета Пантелея Афанасьевича никто не обучал, и Юра, как назло, куда-то исчез.

Трапеза началась с того, что официант с большим подносом, на котором было «что-то», завернутое в крахмальные салфетки, стал обносить сидящих за столом. Каждый брал это «что-то» и клал рядом с собой на стол. На ощупь это «что-то» было мягким и теплым. Слава богу, что к нему подошли не к первому. «Спокойно, — сказал он себе. — Делай, как они».

Это «что-то» оказалось подогретым хлебом. Принесли знаменитый гамбургский суп из угря и белое вино. Здесь все ясно. Сложнее оказалось со вторым. Официант поставил перед ним блюдо. Видер, сидевший рядом, назвал его котлетой. Это был кусок хорошо прожаренной свинины с косточкой, над которым громоздилась горка тушенных в масле овощей — лука, моркови, фасоли, шпината. Все это лежало на деревянном подносе, а поднос стоял на тарелке. Пантелей Афанасьевич не знал, то ли надо все это кулинарное сооружение есть прямо на деревянном подносе, то ли с подноса сначала выложить на тарелку. Соседи по столу не спешили начинать, оживленно о чем-то разговаривая. Наконец появился Топольков.

— Юра!.. — укоризненно сказал Путивцев.

Юра и на этот раз был неподражаем:

— Пантелей Афанасьевич, даже в этой стране есть профсоюзы, которые заботятся о трудящихся. Я не могу работать двадцать четыре часа в сутки. И, в конце концов, так вы быстрее научитесь говорить. Нет лучшего способа научить плавать неумеющего плавать, как бросить его в воду…

Все уже были навеселе.

Эрнст Хейнкель вдруг подсел к Путивцеву и неожиданно запел песню о Стеньке Разине на русском языке, варварски коверкая слова.

К удивлению Путивцева, собравшиеся тотчас же подхватили мотив: «Ви фон Гамбург айне муттер…»

Топольков, весело блестя глазами, шепнул на ухо:

— Это совсем другие слова. Только мотив наш…

Потом начались танцы.

Пантелей Афанасьевич пригласил свою соседку по столу — Бригит, артистку Шверинского оперного театра, женщину высокого роста, очень легкую в движениях, грациозную. Ее кукольное лицо было ненатурально красиво, а белые локоны — как напудренный парик времен Людовика XVI.

Пантелей Афанасьевич пытался сказать ей несколько светских, как он полагал, фраз. Но, наверное, это звучало очень забавно. Во всяком случае, Бригит заразительно, как на сцене, смеялась все время, однако помня о том, что не надо растягивать губы: рот у нее и без того был достаточно велик.

Неожиданно погас свет. Официанты зажгли свечи. В центр образовавшегося круга вышел Хейнкель с бокалом, наполненным шампанским.

— Друзья мои! Дамы и господа! Я хочу поднять этот бокал в честь блестящего русского летчика господина Путивцева. Сегодня на наших глазах он делал с машиной такие штуки, каких никогда не позволял себе ни один мой пилот!

«Это он зря! — подумал Путивцев. — Видер хороший летчик. И только потому, что он видит во мне купца…»