В селе нас встретили очень приветливо. Председатель колхоза, отец невесты, прошел вместе с нами в «залу», где должно было состояться гуляние, показал, куда, по его мнению, следует поставить звуковые колонки. В это время в «залу» вошел рыжеватый, лет пятидесяти, худощавый мужичок. Увидев посторонних, он, чеканя шаг, подошел к председателю, вытянулся по-военному и доложил, что секретарь райкома партии и председатель райисполкома довольны представленным отчетом, так как приглашение на свадьбу приняли, обещали быть и даже намекнули насчет охоты...
— Молодец, парторг, пусть приезжают, — отозвался председатель. — И охоту организуем, и повеселим, как положено. Тем более что у нас — музыканты из Одессы. Вот, знакомься...
Парторг позволил каждому из нас пожать ему руку и сообщил, что он — майор в отставке, политработник, служил во внутренних войсках...
Интересно было наблюдать, как, прямо на глазах, только что невыразительное лицо экс-майора стало вдруг озабоченным, как
А дело было в том, что тогда много крови мне лично, да и другим музыкантам тоже, портил Одесский отдел музыкальных ансамблей, с которым приходилось согласовывать репертуар. Среди музыкантов в то время даже ходила присказка «горе от ООМА», перефразировав классика. В то время запрещено было исполнять не только многие произведения зарубежных композиторов или известные во всем мире одесские песни, такие, например, как «Семь сорок...», но и прекрасные музыкальные произведения некоторых отечественных композиторов. В случае нарушения музыкантам грозило увольнение с работы...
Я тогда выступал с оркестром в ресторане «Театральный». Мы знали, что комиссия ООМА ходит по ресторанам и следит за тем, чтобы «тлетворное влияние Запада» не просочилось на танцполы и, упаси Боже, в умы граждан, за чей «облико морале» и идеологическую стойкость они, похоже, несли буквально личную ответственность.. Что было делать? Музыканты в ресторанах платили швейцару, чтобы он предупреждал их о появлении такой комиссии, и играли все, что посетители заказывали.