Так не строят!

Рука Бурея, словно не по воле хозяина, потянулась было к стоявшей на столе кружке, но тут же отдернулась. Снова потянулась. Серафим недоуменно уставился на свою лапишу, неожиданно для себя обнаружив ее поползновения. Задумался, но все-таки потянул кружку к себе, налил из кувшина – до Сучка докатился и шибанул в нос резкий незнакомый аромат пойла, да так, что, не пригубив, хоть закусывай. Бурей крякнул и залпом опрокинул в себя содержимое кружки, и не потянувшись к закуске, но словно воду выпил – похоже, даже протрезвел. Напрягся, мышцы под кожей задвигались, Сучку показалось, что горб сам по себе зашевелился. От этих превращений артельному старшине неожиданно стало не по себе.

– Ханька! Подь сюды!

В дверях возникла холопка. Степенная средних лет баба – одна из немногих, если не единственная, кого хозяин звал по имени, да и выглядела она не сильно зашуганной, в отличие от остальных.

– Чего велишь, Серафим Ипатьевич?

– Мухой к Алёне. Скажи, сосед зовет – дело срочное. Её Кондратия касаемо… – И когда холопка шустро, хотя и несуетливо, отправилась выполнять распоряжение, мрачно глянул на Сучка. – Погодь… При Алёне своей повторишь и тогда доскажешь.

Сучок с тоской посмотрел на полную кружку на столе и сглотнул слюну. В животе завозилось что-то холодное и липкое, как слизень, но размером не меньше ежа. Сучок чувствовал, как откуда-то вылезает давно задавленное чувство мутного до тошноты страха, сродни тому, что он испытал, когда Лис приводил его в чувство. Но тогда страх накатил разом, и было понятно, чего бояться, а тут… Тут оно вырастало медленно и усиливалось полной неизвестностью. Нет, волхва, конечно, мозги плотницкому старшине завернула так, что всю дорогу до Ратного и тут, пока делами занимался, так и не смог отвлечься – все время в голове ее слова звучали. Но ведь не угрожала же ничем, не пугала! Не видел сам Сучок причины, от которой его друг так потемнел лицом.

– Алёна-то тут зачем? – непривычно робко подал он голос.

– Затем! – рыкнул Бурей. – Без бабы тут никак… – непонятно пояснил он и замолчал.

Сучок поерзал на лавке, но больше расспрашивать не решился, а вскоре и Алёна показалась в дверях. Бог весть, что там она подумала, но смотрела женщина неласково и, кажется, была готова устроить скандал. Однако, окинув взглядом представившуюся ей картину и моментально оценив, что, против ее ожидания, оба приятеля совершенно трезвы, хотя на столе стоял полный кувшин и кружки, переменилась в лице: гнев уступил место недоумению и тревоге.

– Здрав будь, дядька Серафим, – поклонилась она, придерживая края накинутой на плечи шали. – Чего звал? Случилось что?

Вместо ответа Бурей ткнул лапищей в стоящий возле стола сундук:

– Сядь, соседка. И послушай, чего Кондрат твой рассказывает…

Алёну эти слова не то что повергли в удивление, а, похоже, заморозили: предлагать бабе сесть за стол – дело и без того почти невиданное, а уж когда предлагал не кто-нибудь, а сам обозный старшина… Тревога на лице гостьи только усилилась, она замялась в дверях.

– Благодарствую, сосед, но я уж постою тут. Говорите, чего за дело-то…

– Сядь, я сказал! – рявкнул Бурей и буркнул уже потише. – Долгий у нас разговор будет… Волхва к нему приходила.

– Ох! – Алёна схватилась за сердце, потом поспешно перекрестилась и, потемнев лицом, без дальнейших попыток соблюсти приличия подошла и опустилась на указанное место.

– Говори, Кондрат. С начала самого, – распорядился Бурей.

«Етит твою… Говори! Глотку, как удавкой перехватило! И с брюхом не того – не обосраться бы при Алёне-то… Мать, да что это со мной?! А морок будто рассеялся… Драться хочется! И Серафим на себя снова похож, а то прям будто зверь неведомый со мной сидел…»

Сучок и рад бы был говорить, но голос подчинился ему не с первого раза – слова застревали в глотке, и пришлось пару раз прокашляться. Кое-как справившись с собой, он начал рассказ, как было велено – с самого начала.

Алёна с Буреем слушали, не перебивая. Только иногда переглядывались, как заговорщики, в самых неожиданных местах, и Алёна при этом поеживалась. Сучок пугался еще и от того, что сам он ничего такого угрожающего уловить в своих словах не мог. И, как ни старался, понять, чего такого услышали они – тоже. А когда мастер замолчал, обозный старшина покряхтел, хмуро заскреб лапищей в бороде и принялся расспрашивать.

Когда Нинея говорила, были ли рядом лесовики? А наставники? А Лис? А отроки его? Ратнинские или из тех, что Нинея прислала? И чего делали? Как смотрели? Переговаривались ли промеж собой?

Кондратий, как ни напрягал память, и на половину вопросов толком не ответил – да кто его знает, кто там стоял да как смотрел! Не до того ему было… Бурей, поняв, что ничего путного не выспросит, зарычал сквозь зубы и только рукой махнул, досадливо буркнув Алёне:

– Видала? И не понял ничего, лягух лысый…