Так не бывает, или Хрен знат

Хоть бы тряпку какую взяла или широкое блюдо, чтобы руки горячим чаем не обжигать. Нет, чашку за ручку – и быстрым шагом. Сам, кстати, такое за собой замечал.

Дед отшатнулся и шлёпнулся на панцирь кровати, успев откинуть угол перины.

– У-у, Сашка! Да ты у нас настоящий барин!

А что, разве не так? Последние три года в нашей семье я был центром. Всё в этом доме, включая бюджет, вертелось вокруг меня. Покупка пальто или костюмчика к школе считалось событием, сравнимым с церковным праздником. Подбирался базарный день. Бабушка, краснея от удовольствия, надевала парадную кацавейку из чёрного бархата и мягкие ноговицы[25]. Ну и пуховый платок. Лето не лето, куда ж без него? Что такое макияж, она не догадывалась.

Дед скоблился до синевы, обтирая густую мыльную пену с лезвия трофейного «Золингена» о лист старой газеты, душился «Цветочным» одеколоном. Шляпа, костюм, трость смотрелись на нём по-городскому. Был он высок и красив. Моложавые тётки заглядывались.

Тот магазинчик, что мышкой затаился в дальнем углу рынка, стоит до сих пор. К нему мы добирались пешком. Шли через весь город, раскланивались с многочисленными знакомыми.

– Доброго ранку, Степан Александрович! Куда это вы всем семейством?

– Да вот… внуку костюм идём покупать!

Товар выбирался на вырост, не маркий, с перспективой перелицовки, чтобы с изнанки обшлага и халоши[26] имели запас. Материя тёрлась в руках, просматривалась на свет. Естественно, торговались. Последнее слово было за бабушкой.

После каждой такой отоварки меня вели в фотоателье. Матери на Камчатку высылался отчёт. Мол, видишь сама: щекастый, обут, одет. Не волнуйся, всё хорошо.

Тряслись надо мной старики. Я иногда задумывался: вот на фига им это было надо? Ломала судьба, корёжила, но выстояли они, не предав, не разлюбив. Нет чтобы, как большинство моих современников: выучили ребёнка, поставили на ноги, сбагрили замуж – и гори оно всё огнём! – живут в своё удовольствие. Лишь к старости понял: то были другие люди. Не могли они обходиться без духовного надсущного хлеба, совесть не отмерла. Эти точно нашу страну не сдали бы. Будь на моём месте Серёга или какой-то другой пацан (тот же самый Витя Григорьев), и они в полной мере на себе ощутили бы ту же самую любовь и заботу. Ну, может, на йоту меньше. Я хоть ни капельки на мать не похож, зато косолаплю, как дед, и рубашки у нас со стороны спины поминутно выпрыгивают из штанов и торчат кокетливым хвостиком. Короче, родная кровь. «Вылитый дед Степан!» – притворно сердилась бабушка, чтобы сделать приятно и мне, и ему.

Сейчас ей не до того. Машет в воздухе кистью руки и дует на кончики пальцев. Оно и понятно, в чашке не чай, а горячее молоко с содой. Это такая подлая вещь, которая всегда обжигает.

– Чтобы всё выпил, до капельки! – в сердцах повторяет она и отступает на кухню.

Дед тоже собрался уходить. С порога сказал:

– Нашли бы мы, Сашка, с тобой запасную велосипедную раму, можно было бы попробовать на своём огороде. А в поле с собой я такую чертовину не возьму. Засмеют…

После пропарки над горячей картошкой спать уже не хотелось. Я долго пил горячее молоко, но оно почему-то не убывало и даже не думало остывать. Такие они, бабушкины рецепты. Всё для того, чтобы в следующий раз не вздумал ходить босиком.

Судя по звукам, доносившимся с улицы, там продолжались вечерние посиделки. Доминировал голос Елизаветы Фёдоровны. По радио прозвучали позывные последних известий. Я собрался встать, чтобы добавить громкости, но тут меня осенило. Бог мой, велосипед «Школьник», который уже третий год пылится на чердаке! Как мы с дедом могли о нём забыть?!

Я подпрыгнул в постели, хотел было мчаться на кухню, но бабушка как чувствовала, осадила с порога:

– Куды?! Ишь какой шалапут! Лежи, пей молоко.

Болеть я не любил. Особенно в детстве. Это такая смертная скука – сутками валяться в кровати и слушать осточертевшее радио. Читать книги не получалось. Из-за высокой температуры ломило глазные яблоки. Вот и сейчас я снял с самодельного стеллажа томик Носова и долго искал страницу, отчёркнутую дедовым ногтем. До этой отметки он читал мне вслух «Незнайку». А потом приехала мама и увезла меня в город Петропавловск-Камчатский. До сих пор вспоминаю грузопассажирский пароход «Каширстрой», хмурых матросов, чёрный дым над трубой, запах угля и хлорки, железные будки сортиров, выпуклые заклёпки на палубе, а в море, у самого борта, стремительные плавники стаи косаток. На Камчатке я пошёл в школу, закончил первые два класса. А когда вернулся в дом у смолы, дочитал эту книжку самостоятельно.

Вот такая злодейка-судьба: к отложенному на завтрашний день она позволяет вернуться два года спустя, а то и через целую жизнь.