Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина)

Лопатин молчал, но, должно быть, в его молчании чувствовалось ожесточение, и гости увяли. Она, собравшись уходить, стала целовать Нину и хвалить за то, что приехала к отцу, а он, обняв Лопатина, сказал:

– Ты так сердито молчал, что я даже подумал, неужели ты до того ожесточен войной, что тебя злит мой оптимизм?

– Злит, – сказал Лопатин. – И ожесточен я не войной, а твоим оптимизмом.

– Допускаю, что над оптимизмом можно шутить, но как можно на него злиться?

– Если он дешево стоит, можно. Прости меня, и не будем продолжать – поссоримся.

– Хорошо, не будем.

Пауза была замята поспешными и шумными прощаниями.

Таким был этот вчерашний разговор о втором фронте.

Когда Нина, помыв посуду, пришла к Лопатину в комнату, он уже написал телеграмму сестре и положил ее на стол вместе с деньгами.

– Пойди отнеси на телеграф. Перепиши на бланке и отправь. И деньги тоже отправь телеграфом. Остальное пошлю по почте, возьму завтра в сберкассе, а это на всякий случай, вдруг сразу понадобятся.

Она пробежала глазами написанное в телеграмме, кивнула головой и рванулась к двери.

– Я быстро-быстро вернусь.

Но ему стало жаль отпускать ее от себя, в этот последний день, и он поднялся из-за стола.

– Выйдем вместе. Ты на телеграф, а я пока схожу в редакцию, отнесу рассказ.

– Подожди. – Она встревожилась. – Ты вчера говорил, что тебе дадут дежурную машину и ты еще до редакции съездишь в госпиталь на рентген.

– Ни на какой рентген я не поеду.

– Но ведь тебе редактор велел.

– Мало ли что он мне велел! Нет настроения ехать сегодня в госпиталь. Можешь меня понять?

– Могу, мне бы самой не хотелось.

– Сдам сегодня рассказ, на том и сойдет. А в госпиталь завтра, без тебя. Пошли!

Когда они дошли до угла своего дома, где ему надо было сворачивать направо – редакции, а ей налево – к телеграфу, Нина нерешительно предложила:

– Может, я отправлю и приду в редакцию, подожду тебя там у вахтера, пойдем домой вместе.

– А вдруг редактор тут же с ходу захочет прочесть рассказ и высказать соображения? Что тогда? Сходи на телеграф и возвращайся домой. А я, как освобожусь, позвоню. И ты пойдешь мне навстречу – по правой стороне, если считать от тебя.

Она поцеловала его и маханула своими длинными ногами через перекресток к телеграфу, а он, с завернутым в трубочку рассказом под мышкой, отправился в редакцию, до которой, как это давно сосчитано, четверть часа ходу, а впрочем, теперь, после госпиталя, на две-три минуты больше.

8

Редактор был на месте, но собирался ехать информироваться в Генштаб и читать рассказ не стал.

– Что у тебя за привычка? Обязательно ему нужно в трубку свернуть!

Он недовольно разгладил лопатинскую рукопись и, прочтя заголовок «Ночь как ночь», поморщился.

– Ночь как ночь, день как день! Все тянет заранее объяснить, что ничего особенного у тебя там не произойдет. Раз ночь как ночь – чего ж тут читать? Или сам перемени, или пусть тебе Гурский за двадцать копеек придумает. А нет – я переменю. Бесплатно.

Он зашел в заднюю комнату и, скинув там свою синюю рабочую куртку, вернулся в генеральском кителе.

– Что тебе в госпитале сказали? Только не ври, имею возможность проверить.

– Не был я в госпитале.

– Возьми машину и съезди, пока меня нет.

– Не хочется. Дочь провожаю обратно в Омск. Лучше дай машину свезти на вокзал. Сегодня провожу, а завтра с утра – в госпиталь!

– Смотри, тебе видней, – с запинкой сказал редактор и, ничего не добавив, первым вышел из кабинета.

Лопатин пошел к Гурскому. В начале войны, когда редакция дважды переезжала в другие большие дома с подвалами, превращенными в бомбоубежища, каждый раз считалось, что ее старенькое здание, втиснувшееся между двумя дряхлыми деревянными домами, немцы непременно сожгут. Но с ним ровно ничего не случилось, и редакция со второго года войны снова благополучно теснилась в этом привычном доме, с его узкими длинными коридорами и маленькими теплыми комнатами в одной из которых был крошечный кабинетик Гурского.

– Все еще в штатском? – Увидев Лопатина, Гурский снял со стула подшивку газет. – Садись!

Все кругом, даже диван, на котором Гурский, если удавалось, любил подремать в разгар редакционного дня, было завалено подшивками.

– Поеду провожать, надену форму, – сказал Лопатин.

– Для переговоров с проводниками о доставке до Омска без усушки и ут-труски?

– Да. Все-таки девчонка.

– Я, если позволит время и темп-перамент нашего редактора, тоже п-провожу ее. По правде говоря, сначала думал, что она смягчится и останется с тобой.

– Пока война, понятие «со мной» слишком неопределенное. Поэтому не уговаривал.

– Только не делай, пожалуйста, вид, что тебе так уж не терпится вп-перед на запад!

– Пока вполне терпится. Не прочь посидеть и спокойно пописать.

– Ну, это бабушка надвое сказала. Сп-покой-ной жизни нам не обещают. Вчера на улице Горького вст-третил знакомого по Сталинграду комбата, вместо левой кисти – п-протез. А замполита их полка, с которым ходили в батальон, оказывается, уже вт-торой год нет на свете. Ты, кстати, его знал – он тогда в Сталинграде всп-поминал, как ты был у него в Одессе.