Так хохотал Шопенгауэр

Говори картинками, без философских слов и тем более экономических терминов. Чего мутить-то? Какой дисконт с эмиссией? Змей Горыныч виноват. Посеку козла, и жизнь наладится. А еще нужна сверхценная мысль. Что-то типа молодильных яблок. Причем онтологически это так: есть, мол, такие яблоки, только руку протяни — омолодишься. Причем яблок много, на кодлу хватит. Но есть Кощей. Сидит сучок и яблоками не делится. Гонит из них самогон, толкает в Штаты, зашибает деньгу. В госчиновниках лешие ерунду мутят. Телеканалом водяной заправляет. Банки под болотной кикиморой. Делов-то: отдать Кощея под следствие. И сразу в свободную продажу поступят молодильные яблоки. Но чтоб с Кощеюшкой разобраться, надо к власти придти. Леших убрать, а добрых молодцев назначить министрами. И прибить указ на кремлевские ворота: «не воровать». Как только указ прибьем, сразу воровать перестанут. Ясна программка политическая? Доступна? Красива? По всем пунктам народная?

Конечно, ясна, ответил Железов-Вторник. А вот как ее изложить? Эмоционально надо, посоветовал Шопенгауэр. Прыгай, бегай, помочись с трибуны на басурмана. Докажи, что не врешь. Ты, главное, ихними словами говори. Скажешь чего умное — не простят. Надо быть сильным, глупым и добрым. А еще немного известным. Для людей в этом выражается подлинная рассудительность.

Понятно, вздыхал Железов, а с моралью чего? Да ничего, отмахивался Артур, я уже говорил: любой политик обитает в песочнице. Он-то взрослый дядя, а вокруг малышня. Лопочут свое, ручонки тянут, ножками топают. Хотят, чтоб сопли подтерли. Чтоб поиграли с ними в казаков-бегемотиков. И поцеловали на ночь. Вот он, народ. Никакого, бля, макроанализа, никакого учета системных факторов. Никакого умения функционально пользоваться головой. Что, будешь как с взрослыми? Так макроанализ или казаки-бегемотики? Знаешь, в чем для народа высший кайф? Своей непроходимо болотной жизнью они опошляют политика, заставляя говорить лохматые мысли на ущербном наречии. А затем показывают политика в КВН и потешаются: во, ребята, чудак, во дикарь, во отмочил, шут резиновый… Ребята не просекают и никогда не просекут, что умный человек всего лишь валяет резинового шута ради публики. Ради них, козлов. Они не просекут это лишь потому, что не согласны называться козлами. Они хотят быть судьями, считая себя умнее человека на сцене. А человеку на сцене все равно. Он не играет в бегемотиков. Он пришел в этот мир делать работу. Он настолько возомнил о себе, что перестал аргументированно отбивать критику. Он только вопит на потребу. Слова, жесты, фразы — инстинкт. Он уже забыл, что придуривается. И только в подсознании помнит, что чем-то отличался от ребят в зале.

Так устроена демократия, хохотал Шопенгауэр. В этом, мой дарлинг, ее сермяжная истина. Дураков-то по свету больше шарится, чем познавших. А голосуют-то большинством. Они-то и голосуют. Врать, мой дарлинг, и еще раз врать. Про сапоги-скороходы, скатерть-самобранку и ковер-самолет. Ври, мой фюрер, ври им про красавицу и молодильные яблоки, про Кощея-финансиста и коттеджи на курьих ножках. Они заслужили того, чтобы им врать. Они не доросли до взрослых бесед. Каждый имеет заслуженное собой, а мир стоит по уровню людских душ. Так что ври, мой гений. И тогда все будет о'кей. Недомуты выберут тебя сердцем.

Сам-то чего, скрипел бывший Пуговкин. Сам-то чего умного валяешь? Ходишь по Хартлэнду и кидаешь вечные афоризмы. Цитируешь Веритаса Латина и Дойче Отшельника. Ты не трепешься о скатерти-самобранке. Почему? Шопенгауэр отхохатывался: не всем жужло разводить. Кто-то должен помнить Дойче Отшельника. И великая мудрость Веритаса Латина недостойна того, чтоб ее забыли. Кто-то должен. Пускай один, пускай два, пять, десять — но если вообще никто, то определенная нить просто порвется на нашем времени. Что-то рухнет, а отвечать придется целой эпохе. Поэтому я стану мутить воду поучениями Дойче Отшельника, а ты побаськами о молодильных грушах. Все пути сходятся под конец в Точке Хартлэнда. Мы же идем в одну сторону?