Так и было

Из-под шапки струился пот. Иванов снял ее, расстегнул шинель и стал заряжать диски. Пальцы подрагивали, патроны то и дело перекашивало. В Валышево он не раз видел, как фрицы организовывали атаки. Эта не походила на прежние, если бы не пушки, немцы смяли бы и роту, и батальон, и полк. Им надо выбить русских с шоссе, и они не успокоятся, вот-вот начнут все снова.

Руки заработали быстрее. Он зарядил первый диск, стал вставлять его в автомат и почувствовал на себе чей-то тяжелый взгляд. К ячейке шел немец! Громадный, в выкрашенной белой краской каске, в белых же брюках и куртке. Широкоскулое с большим мясистым носом лицо можно было принять за русское, но шел немец, и шел уверенно, ничем не выдавая страха. Позади вышагивал тщедушный, низенького роста старый солдат. Фрицевский автомат у него за спиной, на пленного направлен карабин. Как же такой заморыш с этим бугаем справился? Чтобы не обижать солдата, спросил:

— Где ты его прихватил?

— У моста, — односложно ответил герой, но останавливаться и давать какие-либо пояснения не стал.

Так близко Иванов не видел фашистов больше месяца, и было в его взгляде что-то такое, от чего пленный потупился, потом он обернулся, зыркнул по автомату и заспешил, будто его подогнали. Невидимые нити связали их на мгновенье и оборвались. И что-то произошло — Иванов почувствовал, как тревожно забилось сердце, ему показалось, что он где-то видел этого фрица, но не мог вспомнить, когда и где.

Позади раздался треск кустов — артиллеристы тащили сквозь них новенькую, на резиновом ходу, непривычно короткоствольную пушку. Ему крикнули:

— Меняй позицию, а то голову снарядом стукнет — синяк будет.

Прикинул — может и стукнуть. Пришлось новую ячейку копать. Еще не углубился как следует, со стороны Воробейки послышался надрывный рев мотора. Артиллеристы загнали снаряд в казенник, прильнули к пушке, слились с нею. Слева на шоссе показалась грузовая машина. Она неслась к городу на предельной скорости. По ней били из всех видов оружия, но остановить не могли. Пушкари сбросили машину в кювет со второго выстрела. Еще два тупорылых немецких грузовика пытались проскочить в город. На них затратили всего по одному снаряду! Видно, больших мастеров послали на помощь пехоте. Теперь если и «фердинанды» полезут, так не очень страшно будет.

И совсем хорошо стало, когда недалеко от пушки остановился танк. Прошел как-то через озеро, не провалился. Значит, и другие пройдут, думал Иванов, углубляя ячейку. Устелив ее дно для тепла и сухости ветками, покрутился в ячейке и пошел посмотреть танк. Один танкист сидел метрах в десяти от него в небольшом ровике. Прославленные с довоенных времен танкисты — «Броня крепка, и танки наши быстры...» — всегда казались Гришке людьми необыкновенными, сильными, отважными, а тут... Что же это он в земле хоронится? Спросить об этом не решился, но такая несуразность вызвала удивление и у других, постарше и посмелее, солдат. Кто-то задал вопрос в лоб:

— Зачем ровик-то копали? Неуж в танке не надежнее?

Уже немолодой танкист вскипел, будто его оскорбили:

— «Надежнее! Надежнее!» Эту легковушку любой снаряд прошьет насквозь, а вас здесь «фердинанды» лупят. Нашли «надежу»! Мы на КВ работаем! Вот это танк! У него броня, а эта кастрюля... — танкист мастерским щелчком выбил из пачки папиросу точно в рот, прикурил от зажигалки и продолжал: — С механиком судьбу разыгрываем — час он будет в этом гробу сидеть, час — я.

Голову пехотинца каска прикрывает, на боку — лопатка. Вся и защита. У танкистов другие измерения, и он был прав: скоро прошел слух, что в такой же «легковушке» где-то в тылу погиб заместитель командира полка Моряхин. Поехал бы, куда надо, на лошади, жив остался, а его броня соблазнила. Рассказывали, что до войны Моряхин был председателем колхоза, службу начал младшим лейтенантом, за неполных три года вырос до подполковника и так нелепо погиб...

Готовя новую контратаку, фашисты начали сильный артобстрел. Иванов побежал в свою ячейку, упал в нее, тут же выглянул и увидел: метрах в двадцати от него в глубоком окопчике у станкового пулемета сидели двое. Один прикуривал, но никак не мог запалить фитилек кресала. Грохнул разрыв, а когда Иванов поднял голову, в небе вились ленточки шинели. Они опускались медленно, крутясь и извиваясь, будто были привязаны на невидимых ниточках, и кто-то все время поддергивал их, не давая опуститься.

«Как же осколки могли так разорвать шинели?» — удивился Иванов и сжался от совсем близкого разрыва.

2. Первое ранение

Война шла третий год, но пулеметов у фашистов было полно и ручных, и станковых, и крупнокалиберных. Эти убивали насмерть, руки и ноги отрывали. В первый день выхода на шоссе, вечером, на глазах Иванова командир соседней роты капитан Засухин поднял руку, показывая солдатам, где занимать позиции. Крупнокалиберщики дали по нему очередь, и полетел автомат вместе с оторванной едва не по плечо рукой в снег. Попади та пуля в голову, никакая бы каска не спасла капитана.