Так и было

Первый раз блаженствовал парнишка и потому вначале даже радовался этому, однако скоро и тягость от вынужденного безделия почувствовал. Чуть окреп, стал на ручных жерновах зерно молоть. Мельница была в Ивановском и работала, — бывшая хозяйка, о которой даже старухи давным-давно забыли, приехала неизвестно откуда, и немцы ее признали, — но за помол надо платить, а чем? Пришлось снова на пожарищах рыться, чтобы выброшенные за ненадобностью жернова разыскать и пустить в дело. Работа нехитрая. У верхнего жернова дырка есть. В нее зерно засыпаешь и ручкой крутишь верхний жернов. Зерно между двумя кругами перетирается, и получается мука. Раньше ее еще через сито просеивали, сейчас не до этого. Без мельницы обходились. И без спичек: огонек постоянно держали в печи, горячие угольки, или шли за ними к соседям. Лампы в овраг перед бомбежкой принести не догадались, и они все сгорели, да и зачем лампы, если нет керосина. Лучину, как в старину, жгли. «Моя мама рассказывала, что раньше все по вечерам при лучине сидели», — обмолвилась как-то мать. Она не жаловалась, просто удивлялась пришедшим в голову мыслям. Жаловаться в семье не умели, а вот радоваться... Когда их многодетной семье выделили на сходе для жилья водогрейку, девчонки, как мальчишки, борьбу устроили, Миша часа два «ура» кричал и выплясывал что-то, даже мать ожила, глаза у нее стали теплыми и блестящими. Да и было от чего прийти в такой восторг: водогрейка что дом настоящий — и окно в ней есть, и печь кирпичная, под ногами пол деревянный. Темновато в ней, стены копотью покрыты, печку кто-то полуразвалил, но стены поскоблить и вымыть можно, печь поправить, все можно сделать, если дружно взяться.

Снова разные дела подхватили мальчишку, однако в лес он не забывал заглядывать — там еще много всякого добра валялось. Однажды с Вовкой Сорокиным, с Петькой и Колькой Павловыми в дальнем соснячке на ЗИС-5 наткнулись. Красноармейцы думали уйти от немцев по лесной дороге, от деревни уже порядочно уехали и чуть не влетели в болото. Объездную дорогу искать им, видно, было некогда, и они бросили машину вместе с находящимися в кузове винтовками и патронами. Гришка наскоро протер затвор, вставил обойму в магазин и выстрелил. В желании поскорее нажать на спусковой крючок приклад прижал плохо и еле устоял на ногах от сильной отдачи в плечо. Передернул затвор, прицелился в тот же сучок, в который не попал первый раз, но над лесом показалась стая «юнкерсов», и парнишку будто обожгло: вспомнил, как они бросались на деревню, нацеливаясь носами на дома, как сыпались из них и рвались бомбы, с каким гулом и треском горела деревня, весь тот страшный день вспомнил, пристроил винтовку для устойчивости на сучок и, не обращая внимания на протесты друзей, — по крыльям, по крестам на них и на фюзеляжах.

Вовка Сорокин заплакал:

— Не стреляй — бомбить будут!

Гришка оттолкнул его, вставил другую обойму и ее расстрелял, но ни один самолет не загорелся и не упал. Гришка не знал, что сбить самолет трудно даже из пулемета, не знали этого и друзья. Стали обзывать его мазилой, он отвечал, что если бы стреляли все, а не ныли, то обязательно бы в какой-нибудь «юнкерс» попали и он бы лежал сейчас на земле. В перепалке не заметили, как бомбардировщики развернулись и снова показались над машиной. Опомнились от пулеметных очередей и с воплями понеслись домой. Гришка укрылся за толстой сосной — от-пуль спасет, а бомбы не бросают.

Ребята не вернулись, а Гришка пару винтовок и несколько цинков с патронами оттащил от машины подальше и спрятал. Дня через три сказал матери, что пойдет посмотреть сено. И сам вроде бы ради этого в лес собирался, но ноги сами собой привели к спрятанным винтовкам: их надо было понадежнее укрыть, ту, из которой стрелял, почистить, а чтобы легче было удалить из ствола нагар, нелишне пострелять из нее и разогреть. Так все и сделал, можно было домой двигать, да захотелось по лесу пройтись, посмотреть, не завалялось ли там еще что нужное.

Кустами в редкий горелик вышел, по нему к дороге, которую называли Копанной. Ничего не нашел. Солнце показывало, что пора домой возвращаться, Гришка и направился к деревне, но не по дороге, а с левой ее стороны. Уже недалеко Валышево, уже, потеряв всякую надежду найти что-нибудь, перестал поглядывать по сторонам, как на небольшом бугре из камней, давно заросшем травой и даже маленькими сосенками, увидел пулемет «максим»! В щите зияла дыра, лента наполовину расстреляна. Видно, ранили пулеметчика, кто-то увел или утащил его, а на «максим» сил не хватило. В несколько прыжков мальчишка подскочил к пулемету, лег за него, взялся за ручки — и та-та-та по фашистам, по всем фашистам на земле. Повалились они один за другим, заорали, корчась от боли, а те, которые были убиты, падали молча и не шевелились.

— Вот так вам! Вот так! — кричал мальчишка и все строчил и строчил из пулемета, яростно прищуривая левый глаз.