Так и было

— Вы не думайте, что я боюсь. Я не боюсь, но мне противно с ним разговаривать. Вы, может, лучше переводчицу Нину привезёте? Она будет с фрицем разговаривать, а я бумаги и письма читать…

Папа посадил Юрку на колени и сказал:

— Нину мы привезти не можем. Младший лейтенант Нина Борисова ранена и лечится в госпитале. Заменить тебя пока некем. Понятно, сын?

— Понятно, — ответил Юрка и слез с папиных колен. — Ладно, я пойду. — Но тут вступился Петрович:

— Как же ему идти, если на улице талая вода, а он в валенках!

— Так валенки у него с калошами, — возразил папа.

— А вода повыше калош, — не соглашался Петрович.

— Так я понесу его, — сказал папа.

Он посадил Юрку на плечи и понёс его туда, где был пленный немец, которого надо было допрашивать. Павлик шёл рядом с ними, уговаривая Юрку прокатиться и у него на плече. А Петрович пошёл по другим делам. По дороге ему встретился молодой солдат. Он спросил Петровича:

— Куда это капитан своего сынишку понёс?

— Немца допрашивать, — ответил Петрович. Ты разве не знаешь, что Юрка в нашей части переводчиком состоит?

— Надо ж! — изумился солдат. — Такая кроха!

А папа с Юркой на руках и лейтенант Павлик шли к блиндажу, где сидел пленный фриц. Они шагали по талой воде, в которой отражались синее небо, белые облака и высокие сосны. А кругом журчали, бежали ручьи, звенели птицы, и в измученный тяжкой зимой город и на фронт шла первая военная весна.

ТОВАРИЩИ ЛЕНИНГРАДЦЫ

Любочке было четыре года, и жила она со своей мамой в осаждённом фашистами городе Ленинграде.

В то время была война, и враги окружили Ленинград кольцом, взяли его в блокаду.

Любочкин папа сражался на Ленинградском фронте.

Большой дом, в котором жила Любочка, совсем опустел. Мужчины ушли воевать, большинство ребят увезли подальше от фронта, а матери их работали на заводе и часто там же и жили, как солдаты на казарменном положении. Мама и Любочка жили в одной комнате, а вторую занимал пожилой токарь Иван Кириллыч. Сыновья его воевали, а жена и дочка с маленькими детьми уехали в тыл. Мама тоже могла уехать со своей Любочкой, но она знала, что папа их воюет всего в нескольких километрах от дома, и не хотела уезжать. Она думала: а вдруг папу ранят? Кто же тогда будет за ним ухаживать?

Время шло, и мама с Любочкой чувствовали себя всё хуже и хуже.

В начале войны они получали по карточкам достаточно хлеба и кое-какие продукты. Но после того, как немцы разбили склады, продуктов в городе почти не осталось, и хлеба стали выдавать на целый день крошечный кусочек, размером не больше двух спичечных коробков. Это был уже настоящий голод.

Пришла зима, и Любочка так ослабела, что почти не могла ходить по комнате и не хотела спускаться в бомбоубежище. С утра до вечера она сидела в уголке дивана в своей серенькой меховой шубке и даже с любимой куклой Алей не хотела играть.

Ударили морозы, и в комнате стало так холодно, что меховая шубка уже не согревала Любочку, а дров не было. Мама давно уже сожгла деревянный ящик, в котором они держали раньше картошку, сожгла и лестницу, по которой папа взбирался чинить электричество, потом доску для пирожков и котлет, ведь ни пирожков, ни котлет никто теперь в Ленинграде не делал… Затем в печку отправились один за другим все стулья, Любочкина деревянная кроватка и, наконец, обеденный стол. Иван Кириллыч заглянул однажды к ним в комнату, увидел, как мама суёт в печку ножку от стола, и сказал, что такую обжору мебелью не насытишь. И на другой день принёс маленькую железную печурку. Эту печурку можно было топить щепками, и в комнате становилось теплее. Но когда сожгли обеденный стол, комод Ивана Кириллыча и последнюю табуретку, не осталось щепок даже для маленькой печки.

Утром мама оставила Любочку лежать под одеялом, а сама встала и ушла на кухню поискать что-нибудь деревянное, что могло бы сгореть в печурке и хоть немного обогреть комнату. Но в опустевшей и обледеневшей кухне ничего «горючего» уже не было, не нашлось даже лучинок, на которых можно было бы согреть Любочке стакан чаю.

А Любочка чувствовала себя в этот день совсем плохо. Худенькая и большеглазая, она лежала, свернувшись клубочком, под одеялом и была похожа на маленького захворавшего зайчонка.

И тут мама с мучительным страхом подумала о том, что её Любочка, её единственный, драгоценный зайчик, может умереть от холода и голода.

Последние силы, последнее мужество покинули маму. Она опустилась на колени, положила голову на Любочкино одеяло и заплакала. Так горько мама ещё никогда не плакала: ни в тот день, когда началась война, ни тогда, когда провожала на фронт папу. А Любочка, хотя и видела, что мама плачет, но оставалась совсем равнодушной. Она так озябла и так ослабела, что ко всему была теперь безразлична.

Скрипнула дверь, и в комнату тихонько вошёл Иван Кириллыч. Он только что пришёл с работы и крепко озяб; брови у него были белые, усы тоже белые, а нос красный от мороза.

Иван Кириллыч сделал вид, что не замечает маминых слёз, и сказал:

— А температура у вас пониженная, градуса три, не больше, надо скорее затопить печку.