Так и было

— Пятую войну в своей жизни переживаю. Нагляделась на вдов и сирот… — И вздыхала так глубоко, что колыхались развешанные в избе пелёнки. И ночами не уходила, не покидала Валю и малыша. У неё и лекарства были особые, и слова свои, ласковые.

Выздоровела наконец Валя, и стала она жить вдвоём с Петрушей. Утром относила его к своей маме, шла на работу, вечером училась.

А недавно идём мы с Вовкой мимо её дома и слышим, что в избе что-то погромыхивает да вроде посвистывает. Я говорю Вовке:

— Зайдём?

Другой мальчишка, наверно, спросил бы: «А кто тебя там дожидается?»

Вовка не такой. Вовка сразу — шасть на крыльцо. Постучались мы и вошли. Перерыв на обед был, и Валя с сыном пришли домой. В избе как всегда — чистота. Цветут на окнах цветы, солнце глядит в окошки, и Петина карточка висит над Петрушиной кроваткой. В кроватке сидит чистенький румяный Петруша и играет со своими игрушками. А Валя на ручной мельнице мелет сыну пшеницу на кашу. Спасибо этим мельницам, низкий поклон им. Много помучили нас, но много помогли они людям в войну. Получим аванс на трудодни — два-три кило ржи, не тащиться же с ними на большую мельницу, не смешить людей. Попросишь у кого-нибудь на денёк ручную мельницу и давай крутить ручку.

Покрутишь с полдня, потом руки не разведёшь. А мука на лепёшки зато есть. Терпели.

Валечка была в белой, наверное ещё пионерской, кофточке, худенькая, причёсана в две косы, — больше похожа на пионерку, чем на маму такого большого сына. Вовка отнял у неё мельничную ручку и сам стал молоть, а я взяла на руки Петрушу и спросила:

— Гулять хочешь?

— Тпру-а! — ответил Петруша и кивнул головкой.

Валя надела на него синие штанишки, голубой стёганый ватничек (сама сшила) и вязаную шапочку с кисточкой.

Мы вышли на лужайку возле их дома и сели на сложенные у забора брёвна. Лужайка была солнечная и совсем ещё зелёная, кое-где даже одуванчики цвели. Я пустила Петрушу походить.

В доме погромыхивала, посвистывала мельница: Вовка, видать, молол Петруше кашу про запас. Мы с Валей грелись на солнышке и любовались сине-голубым Петрушей: как он шагает, держась за брёвна, и смешно переступает своими круглыми ножками в красных вязаных башмачках, — подарок бабы Дуни.

У забора рос клён. Был он большой, пышный, летом зелёный, а сейчас весь золотой, и на лужайку падали его красивые большие листья. Петруша поднял один листок и крепко сжал черенок своей маленькой загорелой ручкой. Я подумала: «Что он с ним сделает, зачем ему кленовый листок?» А он держится теперь уже одной ручкой за бревно и шагает, направляется к своей маме. Подошёл, протянул Вале листок и говорит:

— На!

Слово-то совсем коротенькое, а сказал Петруша своей маме очень много. Он сказал ей:

«Посмотри, какой золотой, какой красивый кленовый листок! Я дарю его тебе, моя мама, потому что я тебя очень люблю».

Вот что сказал Петруша своей маме. И Валя всё поняла. Она взяла листок, обняла Петрушу, крепко прижала его к себе и заплакала. Так сильно задрожали её плечи, так побежали по лицу слёзы и покатились в траву!

Из избы вышел Вовка. Я замотала головой, он понял и стал у калитки.

А Валя гладила Петрушу и всё плакала. Понятно о ком. О своём муже Пете, которого она теперь никогда больше не увидит, о Петруше, который остался сиротой. И слёзы у неё текли и текли. Я обняла её и тоже расплакалась.

СНОВА О ПАПЕ И О ВОЙНЕ

От папы редко приходили письма. О себе он не очень рассказывал, больше спрашивал о нашей жизни. Поподробнее про медаль и про то, как был ранен, написал только зимой. Я спросила папу в своём письме, за что ему дали медаль, за какое дело, и он ответил, что «если сказать по-военному, так привёл в часть языка. А если описать подробнее, так сходил в разведку к немцам и приволок оттуда толстого фрица с большим красным носом и маленькими, как пуговки, глазками». Фриц сперва никак не хотел идти, думал, его убьют, но, когда папа объяснил ему словами и жестами, что никто убивать его не будет, что ему даже каши с хлебом дадут, фриц обрадовался и затрусил рысью. Переводчику он сказал, что вовсе он не хотел воевать и очень рад плену. И рассказал то, что знал о своей части: все сведения были очень нужные.

В январе, когда весь наш народ ликовал после разгрома фашистов у Сталинграда, папа написал, что его опять наградили, он снова ранен и лежит в госпитале под Москвой. И его обещают после выздоровления отпустить на неделю домой на поправку. «Вроде и не время сейчас ездить, в большое наступление мы пошли, — писал папа, — но врачи сказали, что надо поехать, немного окрепнуть, чтобы снова хорошо воевать». Спрашивал папа, как живут «дочери отецкие, Александра Николаевна и Дарья Николаевна», крепко ли дружат с мамой и скучают ли по своему папе.