Так говорил Каганович

С Брежневым у меня как раз мягкие отношения были, и хотя он на мои письма о восстановлении меня в партии не отвечал, а я все говорю: он человек честный, он мягкотелый, он Манилов, не годится он в руководители, но Брежнев, так сказать, честный человек.

Сталин был убит?

— Мне кажется, что Сталина убили.

— Не могу сказать.

— Молотов к этому склонялся. Знаете, он что мне сказал?

— Что?

— На мавзолее 1 мая 1953 года, последний раз, когда Берия был, он сказал Молотову: «Я его убрал». — «Но Берия мог на себя нарочно наговорить, чтоб придать себе вес», — говорил Молотов. — И еще Берия сказал: «Я вас всех спас!» — Над Молотовым тоже висело…

— Может быть.

— А вы не допускаете, Лазарь Моисеевич, что поживи Сталин еще немного, и могли с вами расправиться, с Молотовым…

— Не могу сказать. Нельзя так: если бы да кабы…

— Сейчас так вопрос ставят.

«Если б я родился у миллионщика Маршака…»

— Мало ли ставят? Поживи, да что было бы… Это — да кабы я родился не в деревне Кабаны у бедного еврея Моисея Кагановича, а родился где-нибудь в Киеве у миллионщика Маршака — кем был бы Каганович тогда? Глупо так ставить вопрос. На глупые вопросы отвечать нельзя. Один дурак может задать столько глупых вопросов, что десять умных не ответят, — смеется Каганович.

— Но приходится полемизировать.

— Верно… А что в союзном Союзе писателей, как дело обстоит?

— Как союзные республики, так и он.

Я показываю сделанные мной фотографии. Смотрят, некоторые нравятся.

— Старенькие мы, — говорит Мая Лазаревна.

— А мы тогда сделаем так, — говорит Каганович. — Пиджак одену со звездой…

— Я вас как члена Политбюро сниму.

— Мы сделаем тогда уж настоящую… Значит, Союз писателей СССР в худшем состоянии, чем Российский?

— В худшем, чем РСФСР. Видимо, такое же положение, как по всей стране.

— А Украина как себя рассматривает?

— Я был сейчас в Симферополе, там создана ассоциация русских, украинских и белорусских писателей. Славянских. Я думаю, что это сейчас неплохо, в наше время, когда все разваливается.

— Неплохо, неплохо. Еще кто был с вами?

— Там несколько человек, но их имена вам, наверно, ничего не говорят. Бахревский, хороший прозаик, Золотцев, поэт…

— В Киеве?

— Нет, в Симферополе. Выбрали Крым, нейтральный вроде, и Украина, и Россия.

— Значит, вы ассоциацию организовали?

— Организовали. Будет журнал выходить.

— А как Михалков?

— Он на пенсии.

— У него и в запасе кое-что есть, наверное. Что он делает сейчас?

— По-моему, в ФРГ поехал. Теперь она Германией называется. Зря, как говорится, проливали кровь, положили столько солдат. Мне Молотов рассказывал, как вы на Политбюро поругались с Берией по германскому вопросу, когда Берия заявил, что все равно, какая Германия — социалистическая или капиталистическая, лишь бы мирная была.

Но не такой ценой.

— Да, верно. Видите ли, объединение все равно должно было произойти.

— Но на какой основе!

— Не такой ценой, — говорит Каганович.

— А как вам нравятся эти подачки, когда карликовый Люксембург нам помогает? Его ведь и на карте не видно, — говорю я.

— Стыдно, — соглашается Каганович.

— Как сострил Богословский «На полях шляпы»: нищее правительство просит милостыню у собственного нищего народа, — добавляет дочь.

— Вся эта мура с горбачевской Нобелевской премией… Вообще… — говорит Каганович.

— У него сейчас премий больше, чем у Брежнева. Издеваются над Брежневым, а у Горбачева уже больше.

— Верно, верно.

— А почему Сталин не награжден ни одним иностранным орденом? Не хотел принимать?

— Не давали. Видимо, не принято было. Сталин был гордым. Перед иностранцами не заискивал. — Наших полководцев награждали — Жукова, Рокоссовского. А Сталин — Верховный Главнокомандующий. Впрочем, могли бы и дать.

— Ему шпагу дали английскую.

Сталин по периодам

Шпага-шпагой… Да… Сталин никогда не заискивал ни перед кем. Ему это претило, — продолжает Каганович. — Это оригинальный человек, между прочим. Причем, его надо брать по временам, по периодам, разный он был. Послевоенный — другой Сталин. Довоенный — другой. Между тридцать вторым и сороковым годами — другой. До тридцать второго года — совсем другой. Он менялся. Я видел не менее пяти-шести разных Сталиных.

— В чем дело? В зависимости от политической обстановки характер менялся?

— От напряженности работы. От напряженности обстановки. От напряженности борьбы.

— Если подумать, можно было на его месте свихнуться. Столько ему выпало всякого.

— Трудный период. Тяжелый период. Он ценил людей по работе. По работе ценил людей. Он и меня… Я помню, когда был наркомом финансов Сокольников, очень талантливый экономист, как экономист был куда крупнее Бухарина, только вот книги не писал. И финансам нашим помог.