Так далеко, так близко...

Молодой человек, о котором идет речь, и был Джо Энтони. Конечно. Лоринг утверждал, что он знал о нашем романе с самого начала. Он видел нас вместе на пляже, в маленьком кафе, в «Ля Шэнга», видел, как мы входили и выходили из моей гостиницы. Он сообщил также, что тогда же нанял французского детектива, чтобы проследить за мной. И тот сел в поезд вместе со мной в день, когда я распрощалась с Джо.

А еще через двадцать четыре часа Лоринг уже знал, кто я такая. Потом он узнал, когда родилась Ариэль и в каком роддоме это произошло. С помощью французского детектива он следил за мной несколько лет на тот случай, если Джо Энтони снова попытается встретиться со мной. Что же до фотографии, то он купил ее у фотографа в «Ля Шэнга» на следующий день после того, как она была сделана, и хранил ее все эти годы.

Я сказала, что достану деньги, договорились о встрече через три дня и ушла из отеля «Скриб». По дороге домой сидя в такси, я говорила себе, что Лоринг ничего не может доказать, что я не покорюсь шантажу, но едва войдя в дом, поняла, что покорюсь. Ведь у меня есть, что терять.

Мне потребовалось несколько дней, чтобы собрать нужную сумму, в основном потому, что я хотела заплатить Лорингу наличными. К счастью, мой покойный муж Хэрри Робсон оставил меня достаточно богатой вдовой, и часть этого состояния я потратила на плату шантажисту.

Встретившись с Лорингом в конце недели, я потребовала фотографию в обмен на деньги. И заставила его поклясться, что он больше не появится. Но я понимала, что тут никаких гарантий быть не может. В тот день я пошла на большой риск, желая избавиться от него и покончить со всем этим.

Сэм Лоринг дал мне слово, как если бы оно чего-то стоило, поклялся, что я никогда его больше не увижу. И отдал фотографию.

После чего ое сказал:

– Красивый парень, этот Джо Энтони, неправда ли? Только вовсе он не Джо и не Энтони. – И когда я спросила, что он имеет ввиду, он ответил: – Графиня, не только вы прибегли к маскараду и изображали из себя не то, что вы есть, живя под вымышленным именем. Джо поступил так же. Его настоящее имя – Себастьян Лок.

33

Вивьен не сводила с меня глаз. Она потеряла дар речи и побледнела. Потом воскликнула:

– Ах, Боже мой! Если Себастьян – это Джо Энтони, значит, он – отец Ариэль? Боже мой! – она затрясла головой, словно пытаясь отогнать эту мысль. – О Боже мой! нет, нет!

Я ожидала такой реакции и теперь просто кивнула и сказала спокойно:

– Да.

– И Себастьян узнал об этом, графиня? Потому он и убил себя? Наверняка! Конечно! Он совершил самоубийство, узнав, что виновен в кровосмешении, хотя и по неведению. Это так, правда?

Я помолчала, а потом медленно сказала:

– Если уж вы хотите понять все, Вивьен, я должна начать с начала… с начала моей жизни…

Я родилась в апреле 1922 года. Мои родители – Найл и Морин Рафферти, и меня окрестили Мэри Эллен. Мы жили в Нью-Йорке в районе Квинзе, и первые пять лет моя жизнь была вполне благополучна. Все сразу переменилось для меня и моей матери, когда отец погиб в 1927 году. Он был рабочим-строителем, и на него упала стальная балка. Ему разбило голову.

Два года мать пыталась заработать на жизнь, но у нее это плохо получалось, несмотря на героические усилия.

Она была хорошенькая, хотя и несколько хрупкого сложения, и когда появился Томми Рэган, старый друг моего отца, он сразу стал добиваться ее благосклонности. Томми, которого все знали как человека работающего и пьющего, был холостяком. Она ему приглянулась, и через пару месяцев они поженились.

У моего отчима была постоянная работа. Он был одним из управляющих большой процветающей фермы в округе Сомерсет около Типэка, в Нью-Джерси. Он получал хорошее жалование, и еще в его распоряжении был дом, расположенный в этом имении, дом, достаточно просторный для нас, его новой семьи, как говорил он.

Сначала я решила, что все это чудесно – жизнь в сельской местности, на ферме, с человеком, который будет заботиться о нас. Скоро я поняла, что очень ошиблась. Я раздражала Томми Рэгана, ему было противно, что под ногами у него крутится чужой ребенок. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что он до безумия ревновал мою мать ко мне, потому что она любила меня, и я занимала в ее сердце особое место.

Он вымещал на мне все свое раздражение, когда дела у него шли плохо, а часто и когда они шли хорошо. Он был тяжелый человек, который в раздражении мог, не раздумывая, ударить меня.

В первое время после женитьбы на моей матери ое был осторожен и никогда не бил меня в ее присутствии, но потом, поняв, что она целиком зависит от него, перестал сдерживаться. Или, может быть, для него перестало иметь значение, что она о нем подумает. Я никогда не узнаю этого наверняка, Вивьен, но я знаю, что всякий внешний лоск слетел с их жизни очень быстро.

Ко мне он был безжалостен. Его девизом было: «кто бережет розги, тот портит ребенка». Уверяю вас, что если бы количество порок, которым он меня подверг, действительно имело бы какое-то значение, я никогда не испортилась бы.