Так было. Бертильон 166

— Я тебя не понимаю.

— Жарко. Пойдем прогуляемся, — предложил Даскаль.

— Хорошо, я буду лучше спать.

Они молча пошли по улицам города. Миланский парк был прелестным уголком. Старые фонари тускло освещали его; вокруг парка тянулась каменная ограда, украшенная железными вазонами. В слабом свете пустынного парка, словно изъеденный временем утес, высился собор святого Карла. Старый храм с выщербленными, шероховатыми стенами казался твердыней веры. Они пошли дальше по Миланской улице, до того места, где она выходила к театру Сауто.

— А вот театр Сауто, — сказал Даскаль, — который в лучшие свои времена был вторым на острове, после гаванского театра Такон. По словам Песуэлы[116], ему тогда могла позавидовать любая европейская столица.

— Строгий и элегантный. Мне нравится его элегантность.

— Его построил итальянец: Даниэль Далальо.

— Он совсем не в итальянском духе, такой суровый.

— Этот итальянец страдал печенью.

Кристина пристально поглядела на Даскаля и засмеялась. Сначала улыбнулась, потом улыбка стала шире, потом раздался громкий, веселый смех.

— Ты надо мной?

— Я подумала, что в тебе мало итальянского. Тебе бы не пошел неаполитанский костюм: разноцветные ленты, гитара и прочее.

— Давай вернемся к Сауто. И потом, у меня печень в порядке.

— Как хочешь…

— Так вот, у него прекрасная акустика: он построен у самого моря, а партер размещен над впадиной, и поэтому пол играет ту же роль, что кожа на барабане.

По улице Рио они вышли на Нарваес. Река Сан-Хуан лениво текла вдоль улицы.

— Посмотри на дома на левом берегу, — сказал Даскаль. — Они очень похожи на те, что стоят у каналов Венеции. Однажды я сам обнаружил это, а потом прочитал у Асарда и обрадовался. Асард написал об этом в тысяча восемьсот шестьдесят пятом году, но я заметил сходство до того, как прочитал его книгу.

Влюбленные парочки скрывались в проемах дверей, едва Кристина и Даскаль к ним приближались. Старинный мост Байлен, названный так во времена республики в честь одного из генералов, боровшихся за независимость, отбрасывал легкую тень на воды Сан-Хуана, которые в засушливую пору с трудом добирались до моря.

— Радостно думать, что есть на свете что-то непреходящее, — сказал Даскаль.

— Тебя это восхищает?

— Меня восхищает упорство этих домов.

— И красота.

— Они прекрасны в своем упорном стремлении сохраниться.

— Нет, — сказала Кристина. — Они прекрасны тем, что прекрасны. Они прекрасны сами по себе.

— И время ничего не может с этим поделать, пока не разрушит их.

— Но время идет, — сказала Кристина.

— И для нас — тоже.

— Да. И для нас — тоже.

— Ты вот хотела сохранить красоту, остановить время и не смогла, — сказал Даскаль.

— Должно быть, так.

— Это неприятно сознавать. Впрочем, мы могли бы попробовать начать сначала.

— Нет, — сказала Кристина. — Это в прошлом. Время не стоит на месте.

Они вернулись к гостинице, и Даскаль проводил ее до автомобиля.

— Можно тебе звонить? — спросил Даскаль.

— Нет, больше не звони. Мы — друзья. И если тебе когда-нибудь что-нибудь понадобится…

— Мне ничего не понадобится. Спасибо.

Теперь комната была залита светом. Даскаль, весь в поту, поднялся в постели. Сон был неспокойным. Даскаль наклонился над умывальником и плеснул водой на лицо и шею. И пока одевался, все смотрел на крыши Матансас. Точь-в-точь такие же, как по всему острову: оранжевые, тускло-красные, охряные. Он спустился вниз позавтракать.

Потолок в столовой красиво пересекали толстые балки. Стекла в окнах, выходивших на улицу, были голубые и белые, а в коридоре — лиловатые, с гравировкой в виде ваз с цветами. По углам стояли четыре потемневшие мраморные статуи, символизирующие времена года. Даскаль заказал кофе с молоком и хлеб с маслом.

Он оставил хорошие чаевые официанту и заплатил за ночлег. Старик у конторки спросил, не нужно ли ему снести чемоданы, и Даскаль ответил, что у него нет багажа. Тогда старик припомнил его и справился, хорошо ли ему спалось. Даскаль ответил утвердительно.

Солнце слепило глаза, и ему пришлось надеть темные очки. Мимо проносились пальмы, домики и крестьяне верхом, с крупов лошадей свисали корзины с овощами. Проезжая мимо сентрали, он почувствовал запах тростникового сока и самого тростника, который рос и гнулся под ударами свежего ветра, прилетавшего с моря. Под колесами машины железные мосты гремели, как негритянские барабаны, а железобетонные — шипели, когда шины с трудом отрывались от размякшего на солнце асфальта. Зеленые пятна платанов, одетых мягкой листвой, чередовались с веселыми подсолнухами и полями, заросшими маргаритками. На светлом выгоне жевали жвачку коровы, лошади бегали по лугу, обмахиваясь длинными хвостами. Горячий воздух, влетая в окошко машины, дурманил Даскаля запахами всего, что росло на этой земле и выжигалось солнцем, а сейчас стремительно проносилось перед его глазами.