Так было. Бертильон 166

— Куда идете?

— В парк, — спокойно ответил негр.

— Руки вверх! Подойдите поближе! — Полицейские вытащили револьверы.

Подняв руки, он шагнул к ним. «Только бы не обыскали!»

— Выстрел не слыхал?

Они уже обращались на «ты», значит, разглядели, кто перед ними. Он же не видел их лиц — полицейские стояли спиной к скудному свету.

— Выстрел? Нет. Минут пять назад слышал взрыв, но мне показалось, что это лопнула покрышка…

— Никого тут не видел?

— Нет.

Полицейские были белые. Их руки шарили по его телу. Обыскивали оба сразу, держа оружие наготове.

— Где живешь?

— В гостинице, которая…

Рука одного коснулась заднего кармана.

— А это что?

Свет фонарика.

— А, коммунист? Собака!

Не успев отшатнуться, негр упал от удара в лицо. И тут же попытался встать.

— А, бежать!..

Выстрел. Перед глазами мелькнули две черные детские фигурки… Искаженное отчаянием женское лицо…

«Малышки мои…»

Он ткнулся лицом в асфальт. Последняя конвульсия перевернула его на спину.

— Он мертв. Ты убил его.

— Не тот ли это?

— Нет, тот был белый.

— Ну ладно. Все они одинаковы!

Полицейские смотрели на черно-красный флаг, распластавшийся у их ног: черная кожа, красная кровь[130].

Карлос Эспиноса встал со стула и, стоя, допил воду. Лицо его было сосредоточенным. Он торопился. Не переставая жевать, отец смотрел на него с другого конца стола, застыв с вилкой в руке.

— Ты поел? — спросил он.

— Да, — ответил сын уже на ходу.

Не прислушиваясь к их разговору, мать поднялась и начала собирать тарелки.

— Ты ничего не ел, — сказал отец.

— Не хочется, — донеслось до отца из-за двери.

— Теперь он, конечно, пойдет на улицу. — Гильермо Эспиноса сказал это словно себе самому, но обращался он к жене.

Та убирала со стола и отозвалась с едва заметным раздражением:

— Оставь его.

— «Оставь его», — недовольно пробурчал отец. — Больше ты ничего не могла сказать?.. «Оставь его…» Если бы ты была с сыном построже и помогала мне, он бы так не разболтался. Каждый вечер на улице.

— Пусть погуляет. Он никогда не задерживается.

Она пошла на кухню, собрав тарелки, и муж с нежностью и печалью смотрел ей вслед, на ее согбенную, усталую спину.

А Карлос в это время стоял, потупясь в задумчивости, у шкафа в своей комнате.

— Бедные старики!

Он вытер пот со лба и открыл шкаф. Долго смотрел на лежавшие в заветном ящике револьвер и бомбу. Наконец взял бомбу и спрятал ее у пояса, прикрыв пиджаком. Посмотрел на фотографию девушки и задвинул ящик. Потом причесался, глядя в маленькое зеркальце на стене.

Из комнаты он вышел быстро, опустив голову, словно избегая посторонних взглядов. Но у столовой столкнулся с матерью.

— Приходи пораньше, — сказала она.

— Хорошо, — не поднимая головы, ответил Карлос.

И осторожно прикрыл за собой наружную дверь, что не очень вязалось с его торопливостью.

С бомбой за поясом Карлос уже целый час бродил по безлюдным улицам Сантьяго. На одном пустыре его чуть не обнаружила полицейская машина, и он ничком бросился в кусты. Его присутствие здесь показалось бы полицейским весьма подозрительным. Хорошо, он вовремя заметил машину.

Потом он решил взорвать бомбу в другом месте, но дома вокруг были деревянные, и юноша испугался, что могут быть жертвы. Сел в автобус. Карлос оказался единственным пассажиром, и усталые водитель с кондукторшей недоуменно разглядывали странного парня. Когда он брал билет, рука девушки дрожала. А водитель поминутно вытирал лицо платком.

Юноша понимал, что ведет себя очень неосторожно, но ничего не мог поделать. Едва он собирался приступить, в его ушах раздавалось восклицание старого профессора: «Убийство!» А что, если кто-нибудь погибнет от его бомбы? Он уже не первый раз готовил взрыв, но раньше всегда был уверен, что место выбрано правильно и никто не пострадает. Сейчас все места казались ему неподходящими. В таком состоянии продолжать было опасно. Он бестолково мечется по пустым улицам Сантьяго, а ведь в любой момент может появиться пара полицейских или патрульная машина. А там обыск… и бомба…

Разумеется, все люди смертны. Но попасть в лапы батистовских псов… Перенести их пытки… Тот, кто умирает своей смертью, в одночасье, не выдает товарищей, умолкая навсегда. Но боль, которую тщательно дозируют изощренные палачи, превращает в ничтожество честного человека.

А если профессор Контрерас ошибается? Если он не снесет пыток… Были ведь такие случаи. Некоторые даже становились пособниками режима. Не выдерживали. Но скольких смертей и скольких страданий стоит такая минутная слабость.

Он понимал, что ведет себя глупо, безумно, продолжая бродить с бомбой по городу и все не находя нужного места. Его не оставляла страшная мысль о возможных жертвах. Воображение рисовало изуродованные детские тела, и он в ужасе содрогался. Но надо же где-то оставить эту бомбу…