Так было

— Поправим, Василий Иванович, — опустив глаза, проговорила Вера. — Сегодня же наладим весы, и контрольный пост будет.

— Поверим ей, Степан? — весело спросил Василий Иванович.

— Поверим, — живо откликнулся Синельников.

— Ну что ж, давай поверим, а через недельку проверим. Пошлешь кого-нибудь из райкомовцев, а может, сам выберешься…

— Лучше уж сам, — быстро сказала Вера.

— Вам виднее, — махнул рукой Рыбаков, и все дружно засмеялись.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1.

Семья вдруг раскололась, как сухой грецкий орех под молотком. С одного удара. И этот удар — Вадим угадывал — нанес отец. Вообще, с началом войны отец неузнаваемо изменился. От его былой властности и самоуверенности не осталось и следа. Даже голос сделался каким-то тусклым, монотонным. А совсем недавно этот голос был упругим и сочным, с широчайшим диапазоном…

В первые дни войны Вадим вместе с друзьями пропадал в военкомате сутками, норовя попасть на фронт. С отцом он виделся только по вечерам. Тот был необыкновенно хмур и неразговорчив. Допоздна просиживал за своим письменным столом, непрестанно дымя папиросой. Он то перебирал бумаги, то что-то писал, перечеркивал и снова писал. «Заявление в армию», — думал Вадим, глядя на пишущего отца, и недоумевал, отчего же тот так мрачен. Только однажды отец вернулся домой задолго до вечера — спокойный, довольный, улыбающийся. В ту же ночь они уехали из Москвы. Ни с кем не попрощавшись. И никто не провожал их на вокзал. Если бы Вадим знал о готовящемся отъезде, он убежал бы из дому и ушел с какой-нибудь воинской частью, их тогда в Москве было несметное количество.

На новом месте Вадим скоро обзавелся новыми друзьями. У всех ребят его возраста тогда была одна мечта — попасть на фронт. Десятиклассники Малышенской средней школы решили после окончания учебы сразу же поступить в артиллерийское училище. Вадим ненавидел фашистов, желал Красной Армии скорейшей победы и все же хотел, чтобы война чуть-чуть подзатянулась и ему довелось повоевать. Он усердно занимался военным делом, запоем читал книги о войне и гордился, что девчонки, прознав о его желании, стали звать его «Вадька-артиллерист».

С самого начала сознательной жизни Вадима мать была для него другом-сверстником, учителем и судьей. Где бы ни был Вадим, чем бы ни занимался, он всегда чувствовал — рядом мать. Стоило только захотеть — и можно дотронуться до ее маленькой, легкой руки, попросить у нее совета. «Делай, как знаешь, Вадик, — отвечала она. — Я бы на твоем месте поступила вот так. А ты смотри сам». Он всегда делал так, как бы поступила она, и всегда получалось хорошо и правильно.

У него никогда не было тайн от матери. Она знала все о его друзьях и недругах, о первой мальчишеской любви. Откровенные разговоры с матерью приносили Вадиму облегчение и успокоение.

И вдруг матери не стало. Она ушла неведомо куда. Не предупредив, не попрощавшись и не оставив никаких следов! И сразу мир поблек, потускнел.

Словно подменили Вадьку-артиллериста. Он стал угрюмым, неразговорчивым. Губы всегда плотно сжаты. Брови нахмурены. После уроков он не задерживался в школе, спешил домой. На его плечах лежало все домашнее хозяйство. Он мыл полы, варил немудрые обеды, ходил на базар и в магазин. И ждал. С болезненной настойчивостью ждал весточки от матери. Юноша был уверен, что не сегодня, так завтра мать вернется домой или позовет его к себе.

Всякий раз, заметив входящую во двор почтальоншу, Вадим бежал ей навстречу. Принимая газеты, не сдерживался, спрашивал: «А письма нет?» Мать не подавала о себе никаких вестей.

Вадим не знал, что одна весть о матери все-таки долетела до Малышенки. Но письмо это было адресовано лично Богдану Даниловичу и на райком партии.

Шамов долго, недоуменно вертел в руках серый конверт. Вскрыл его. Вынул лист бумаги и прочел:

«Уважаемый тов. Шамов Б. Д.

С глубокой скорбью сообщаем вам, что ваша жена Шамова Л. И. скоропостижно скончалась от паралича сердца».

Дальше сообщалось, где она похоронена, и следовали обычные фразы о том, что его горе разделяет весь коллектив эвакогоспиталя № 2261, в котором Шамова работала санитаркой. Под извещением — подпись главврача и госпитальная печать.

Богдан Данилович прочел письмо дважды. Потер лоб, глубоко вздохнул: «Ах, Луиза, Луиза. Прости меня». Но тут же подумал: «Почему письмо пришло на райком партии? Значит, там знали, чья она жена. Вот черт».

Поразмыслив о случившемся, он решил, что это к лучшему: по крайней мере, не узнает Вадим. Письмо спрятал в потайной угол сейфа, где хранились личные документы. Заперев сейф, облегченно вздохнул: теперь нечего бояться никаких «а вдруг»…

Шамов медленно прошелся по кабинету. Присел к столу. Машинально придвинул перекидной календарь. Скользнул взглядом по записям на листочке, остановился на слове «карт» и вспомнил, что дома нет ни одной картофелины. «Надо где-то раздобыть мешок картошки. Соль, картофель, мыло… — надоело все это».