Так было

Проводила Рыбакова прямо в горницу, а сама скорей в кухню — готовить ужин. И вот на круглом столе, накрытом вышитой полотняной скатертью, появилась сковорода с жареной картошкой, тарелка квашеной капусты и бутылка, заткнутая газетной пробкой.

Василий Иванович молча следил глазами за суетящейся хозяйкой. Иногда она подходила к нему и легонько касалась его рукой, будто хотела убедиться, что он на самом деле здесь. А убедившись в этом, проворно убегала в кухню, чтобы через минуту вернуться оттуда, неся еще что-нибудь. Не раз возвращалась с пустыми руками и, растерянно улыбаясь, долго топталась на одном месте, соображая, зачем пришла. Смеялась над собой, называла себя раззявой и растеряхой и снова смеялась.

Наконец, оглядев стол — все в порядке, — Настасья Федоровна повернулась к гостю.

— Проходи, Василь Иваныч.

Он поднялся, шагнул к ней.

— Ну, здравствуй, Настюшка.

— Здравствуй, Вася. — Обняла его, прижалась и долго стояла так, с наслаждением вдыхая родной запах махорки, овчины и пота.

…Они не спали до утра.

Она лежала на его руке, бессильно раскинув усталое тело, и молчала. Долго-долго. Потом тихо сказала:

— Знаешь, Вася, чего я хочу? Больше всего на свете.

— Чего?

— Ребеночка. Сынка. На тебя похожего.

— Глупая. Зачем он тебе без мужа-то? Засмеют.

— Меня не засмеют. Я не пугливая.

— Это верно. Только трудно парня вырастить.

— Выращу. Ты не бойся. Такого орла выхожу, выпестую. Весь в тебя будет. Капелька в капельку.

— А вдруг в тебя удастся? Да еще девка. — Он засмеялся.

— Нет. Ты мужик сильный. Твоя кровь и победит… А может, я бесплодная? — испуганно спросила она.

— Пустое. Всему свое время. Придет и твой час.

— Я бы назвала его Васей, — тихо, словно сама с собой, говорила она. — Василек. Василь Василич… Чую, короткой будет наша любовь. Ох, короткой! Быстро сгорит, ровно береста. Фук — и нет…

— Разлюбить грозишься?

— Нет. Я не разлюблю. Первого тебя полюбила и последнего… Один ты у меня. — Вздохнула. — Не о себе думаю. В тягость тебе наша любовь. Ты не подумай, что осуждаю. Нет. Так уж жизнь сложилась. И в том никто не виноват.

— Не надо об этом. — Он приподнял голову, силясь в темноте разглядеть ее лицо. — Если бы не война, я бы разрубил этот узел. Одним ударом. Я ведь никогда никому не лгал. Ненавижу криводушных. А тут приходится подличать. Аж зубы щемит от злости. Может, и зря думаю, что люди не поймут, что не до того им теперь. А все же боюсь. Захватают, запачкают, загрязнят. Тебя-то за что?.. Вот отвоюем, победим. Тогда я сам скажу о нас с тобой. Сразу всем. Всем. Пускай судят, как знают — все снесу. И никогда не раскаюсь, не пожалею. Переболеем — крепче любить станем. А пока потерпи, Настенька, потерпи…

— Да что ты, Вася. Я об этом вовсе не думаю. Просто к слову пришлось. Я нынче такая счастливая, высказать не могу. И ты не томи себя этими думами. Все уладится. Главное, что любишь. А уж я-то… я… Сокол мой…

Когда рассвет заглянул в окошко, они поднялись. Не зажигая огня, тихо, чтобы не разбудить Васену, вышли на улицу. Напоили лошадь, запрягли. Прощаясь, Настя не сдержала скорбного вздоха.

— С чего это? — встревожился он.

— Сама не знаю. — И пошла отворять ворота.

Рыбаков сел в кошевку, подобрал вожжи. Со скрипом распахнулись облепленные снегом створки. Воронко выгнул шею и вылетел на дорогу. Василий Иванович оглянулся. Настя стояла в воротах, подняв над головой руку. Он помахал ей, уселся поудобнее и пустил коня во всю прыть.

3.

Давно скрылся за поворотом тонконогий Воронко, а Настасья Федоровна все стояла у распахнутых ворот и глядела вдоль дороги. В окнах дома напротив затеплился желтый огонек. Над снеговой папахой, нахлобученной на самые оконца, взлетела сизая струйка. Она росла на глазах, становясь гуще и темнее, и скоро из трубы потянулся широкий столб дыма. Он поднимался круто вверх, будто ввинчиваясь в бледно-серое небо. Вот еще над одной крышей закурчавился дымок, еще, еще. Над деревней поднялся целый лес дымовых стволов. Забрехали собаки. За спиной звякнула щеколда, проскрипел снежок. Настасья Федоровна оглянулась. Васена с подойником на руке шла в стайку.

— Что так рано?

— В самый раз.

Настасья Федоровна не спеша закрыла ворота, задвинула тяжелый деревянный засов и медленно пошла через двор к крыльцу. Поднялась на него, постояла в раздумье, прислушалась к голосу Васены, долетавшему из стайки, и прошла в дом.

Разделась у порога, да тут же и присела на сундук.