Так было…

По поводу иностранных рабочих немного поспорили. Андрей не против того, чтобы привлекать их к работе, — конечно нет, но действовать надо осторожно. Калиниченко вспылил:

— Так что же, лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» теперь отменяется? С каких это пор, позвольте узнать?!

— Нет, наоборот, против фашизма должны объединиться все силы. Я говорю только, что надо привлекать осторожней. Один неверный шаг может все погубить.

— За свою жизнь боишься?

Андрей потемнел:

— Ну, знаешь, Калиниченко… Мы с тобой поругаемся.

— Да нет, что ты… Не сердись на меня, Воронцов. — лицо у Калиниченко стало вдруг добрым и озорным одновременно. — Он улыбнулся. — Ты меня извини… Взбрело вот и голову подразнить. Я же сам знаю, что мы с тобой одной породы… Для меня жизнь нужна там, дома, чтобы жить. А здесь — чтобы бороться. Чем ни чем, а бороться… Ох, и лют же я, Воронцов, лют!.. А иностранцев на себя возьму. Им же тоже помогать надо. Гляжу иной раз, ну как малые дети — хотят и не могут… Есть у меня мыслишка по поводу лагеря. В нем как-никак люди со всей Европы собраны. Наших, конечно, больше всего. Вот бы восстание устроить. Оружие у охраны отнять. Ты представляешь, что бы тогда было! Восстание почти в самом Берлине, почти в самой берлоге зверя… Даже дух захватывает!.. Ну ладно, тебе не пора ехать? Мечты всё, мечты…

На вокзал пошли провожать все вместе. Вскоре подошла электричка. Груня осталась очень довольна знакомством с девчатами. Всласть хоть наговорилась, хоть услышала украинскую мову… Андрей тоже остался доволен. Доволен встречей и разговором с Калиниченко. Вот кого не согнешь… Несокрушимый… Этот не станет тлеть.

2

После «отпуска» Франц перешел на нелегальное положение, точнее — стал жить под другой фамилией. С «Вилямцеком» он закончил дела чин по чину, даже заехал в комендатуру и открепился. Это чтобы не цеплялись потом и не вздумали бы искать рядового Вилямцека Франца, прибывшего в Берлин в бомбенурляуб. Франц своими глазами видел, как писарь перед его фамилией записал в регистрационной книге: «Убыл к месту службы». Теперь все в порядке.

В канун своего мнимого отъезда на фронт Франц лежал рядом с Эрной. Она положила голову ему на плечо и вздохнула:

— Опять ты, Франц, уезжаешь… Когда это кончится? Я так устала…

Франц высвободил руку, приподнялся на локте, пытаясь в темноте разглядеть лицо Эрны.

— Послушай, Эрна, что хочу я тебе сказать… Я больше не поеду на фронт. Останусь в Германии. Мы будем встречаться с тобой…

— Не надо, Франц. Ведь это несбыточно… Ты сам хорошо знаешь. Вот ты уедешь, — Эрна всхлипнула, — уедешь на фронт, и, может быть, мы никогда не увидимся… Ах, если бы действительно было так, как ты говоришь!

— Так это и будет, Эрна. Выслушай меня до конца… Ну будь умницей, не надо плакать. — Франц щекой вытер слезы на лице Эрны. — Я не хочу больше воевать. Слышишь? За что должны умирать люди на фронте? Думала ты об этом? Чтобы потом меня, как Кюблера, снова бросили в концлагерь? Чтобы надо мной издевались гестаповцы, или чтобы я, как нищий, ходил и выпрашивал работу… Нет, нет, я не хочу, Я никуда не поеду. Лучше останусь в тылу дезертиром.

Большего Франц не мог сказать Эрне. Вопреки ожиданиям, она очень спокойно отнеслась к его словам. Признаться, Эрна и сама об этом подумывала, только не решалась сказать. Она сразу поставила дело на практическую ногу. Прежде всего, где будет жить Франц? Может быть, у ее стариков. Ведь это тоже опасно — быть дезертиром. И все же, конечно, лучше, чем ехать на фронт. Она согласна с Францем. В наше время, если о себе не подумать, то кто о тебе подумает?..

За три недели, которые Франц провел в семье, он кое-что все-таки сделал. Как Эрна на него ни ворчала, Франц несколько раз отлучался из дому. Кое с кем удалось встретиться. На первое время жилье обеспечено; возможно, удастся получить и работу, даже с броней, чтобы легализоваться. Встретили его настороженно, но обещали помочь.

Побывал Франц и в Кепенике у жены Кюблера. Она ничего не знает о муже. Ей сообщили только, что он в Бухенвальде. Франц рассказал, как арестовали Рудольфа. В тот вечер они условились встретиться с ним «у грубого Готлиба».

— Так, значит, вы… — фрау Кюблер не договорила. Значит, Франц тоже подпольщик. Она иначе стала к нему относиться, — Если что нужно, я охотно помогу вам, — сказала она. — Но имейте в виду, за мной, возможно, еще продолжают следить. Будьте осторожны.

Легко сказать — быть осторожным. Францу казалось, что он действует, как опытный подпольщик, но только случайности, вероятно, избавляли его от беды. Без раздумья Франц согласился добыть Андрею радиоприемник. У него такой есть. Он его привезет. Надо лишь кое-что переконструировать.

Андрею стало не по себе, когда во двор мастерской въехала подвода с искусственным льдом и человек в надвинутой на самые глаза кепке, сидевший на козлах, подмигнул:

— Куда сваливать лед, любезный?

Андрей не ответил.

Потом Франц шепнул:

— Снеси пару брусков на кухню. Коробку возьмешь здесь, — он указал на груду жестяных обрезков, оставшихся после штамповки пуговиц. — Я сегодня зайду.