Тайный знак

– Не Таня я, а Клава, не видишь, что ль? Чай не слепой и не пьяный. Чего городишь-то?! Посуду побил дорогую. Одного хрусталя, наверное, тысяч на тридцать расколошматил.

Она взялась было мести пол, но потом очнулась и присела за кухонный стол: одной квартиру в порядок не привести – вон хоромина какая! – нужно вызывать уборщицу. Венечка все это время кутался в халат и, оглядываясь по сторонам, махал руками.

– Чего размахался, кого высматриваешь? – раздраженно спросила Клава. – Нет тут никого.

– Как же нет? А старушка? Она в Аськиной комнате живет. Ты же сама ее привела. Видишь, там, в коридоре, стоит, в черном вся. Устал я от нее. Выгнать хотел, а она прячется. По ночам приходит, спать не дает, пальцем тычет больно. Прогони!

Клава встала и вышла в коридор. Никакой старушки она не обнаружила, но ей показалось, что дверь Аськиной комнаты захлопнулась, как от сквозняка.

– Так, Веня, пошли старушку выселять. – Клава широко распахнула дверь.

– Уходи, – тоненьким фальцетом вдруг закричал Вениамин и бухнулся на колени. – Христом Богом молю, уходи! – Он вцепился в Клаву и завыл: – Танечка, прогони ее. Я знаю, ты с ней заодно. Зачем в кровать мою ложишься? Ты холодная, мертвая, а Левушка теплый. Почему его прогнала? Все Венечку обижают. Хлебушка не на что купить, все украли.

Тут только до Клавы стало доходить, что Веня не в своем уме.

Она на всякий случай проверила кошелек, который лежал на виду в прихожей. Там было полно бумажных купюр и мелочи.

Вот ведь судьба, подумала Клава. И красивый, и талантливый, а сдвинулся на старости лет. Куда же его теперь такого, полоумного?

– Иди-ка, Веня, супчику похлебай, я там тебе сварила.

Она налила ему щей и заплакала, видя, как быстро и неаккуратно он ест. В голове ее никак не укладывалось, с чего бы это вдруг Вениамин зачудил. Ведь прекрасно же выглядел. Ни на похоронах, ни на сороковинах по Татьяне не скорбел, и было странным, что накрыло его сейчас, когда пора бы уже немного успокоиться.

Клава не знала, как правильно поступить и что в таких случаях делать, но решила позвонить в «скорую». Минут через тридцать за окном раздался знакомый сигнал. Она выглянула в окно – двое с носилками направлялись к подъезду.

– Ну, мать, рассказывай, что приключилось, кто помирает? – Громадный, как шкаф, лысеющий мужчина лет сорока в мятом, не первой свежести халате вошел и заполнил собой почти всю кухню.

– Ты мне сначала скажи, кто у вас тут за главного? – сурово спросила Клава.

– Я и есть. Фельдшер Семенов Николай Николаевич. Прошу любить и жаловать.

– Любить мне тебя ни к чему, а вот подсобить смогу. Родственник мой овдовел, жену схоронил недавно. Видал, какой бедлам учинил? Глюцынации, тьфу, пропасть, язык сломаешь! Ну, всякое разное ему кажется, чего и нет. Меня не узнает, дом запустил. Сегодня приехала, а он в чем мать родила балетом занимается. Он балерун бывший.

– Да, мать, горе твое понять можно, но везти его нам некуда. Таких, считай, по Москве в каждом доме с десяток наберется, а то и больше. Больница не резиновая, это же понимать надо.

– Что уж я не понимаю, что ли? Держи вот. – Клава вложила в руку фельдшера толстенькую пачку купюр. – Я очень даже понимаю.

– Ну ты, мать, действительно понятлива. – Он быстро спрятал купюры в карман брюк. – Телефон у вас где? Буду место искать родственнику твоему. Вася, оформляй: острый сенильный психоз и попытка суицида. Ты, мать, запомни: в комнату вошла, а он на подоконнике стоял и вниз сигать собрался, голый, конечно.

– Хорошо, поняла, заметано, только скажи, куда везти будете. Мне же его навещать после.

– Вась, чего там, восьмая? Мать, в восьмую психиатрическую везем. Завтра по ноль-девять наберешь и телефончик узнаешь. Одевай родственника.

Клава отметила, что фельдшер не подошел к больному, не подержал за пульс, в глаза даже не заглянул. Второй, худой и низкорослый, вроде как санитар, вообще в коридоре топтался. Она надела на Веню шерстяной спортивный костюм, решив, что ему, тощему такому, будет в нем теплей. Помогла надеть плащ. Но провожать дальше лифта не стала, почувствовав дурноту и слабость в ногах. Тут только вспомнила, что за хлопотами сама забыла поесть, с утра голодная, но вставать, наливать суп, греть чай сил уже не было. Она отломила сухую горбушку от батона и сжевала, запив водой.

– Ох, Веня, Веня, что же с тобой дальше делать? Век в больнице держать не будут, а если придурком останешься, так это ж все на мою голову.