Тайный заговор

— Нет, но у меня сложилось впечатление, что он хотел что-то сообщить. Бедняга так старался. Он вдруг поднял руку, — Бродка повторил его движение, — и махнул в ту сторону, как будто пытался что-то показать, но… — Александр внезапно умолк и уставился прямо перед собой.

Жюльетт, не сводившая с него глаз, испугалась: лицо Бродки стало белее мела. Она положила руку ему на плечо и довольно сильно потрясла.

— Бродка? Бродка!

Александр не сопротивлялся, его застывший взгляд казался бессмысленным. И только когда Жюльетт ударила его по щеке, он снова пришел в себя. Он посмотрел на нее так, словно видел впервые. Затем показал на могилу напротив и глухо произнес:

— Гляди!

Жюльетт не поняла. Но, проследив за рукой Бродки, увидела свежую могилу со скромной современной могильной плитой, что было редкостью на этом кладбище, где почти всем могилам насчитывалось более сотни лет. Кроме того, эта могила отличалась богатым убранством из цветов.

— Да что такое, Бродка?

— Надпись на могиле!

Жюльетт присмотрелась. На плите было выгравировано: «К. Б. 13 января 1932 — 21 ноября 1998».

— Это годы жизни моей матери, Жюльетт! «К. Б.» означает «Клер Бродка»!

«Чепуха, — подумала Жюльетт. — У него опять разыгрались нервы. То, что совпадают даты рождения и смерти, — это простая случайность, ничего больше. То же самое касается и инициалов». Но потом она призадумалась и засомневалась. Случайность? Нет, такой случайности быть не может.

— Вот что хотел показать мне Арнольфо, — взволнованно сказал Бродка. — Вот почему он назначил встречу именно здесь.

Он снова посмотрел на Жюльетт и почти прошептал:

— Жюльетт, скажи мне, что я не сошел с ума. Прочитай, что написано на могильной плите. Прочитай, чтобы я услышал это своими ушами.

— Мне больно, — запротестовала Жюльетт, пытаясь вырвать руку из цепких пальцев Бродки.

— Ну пожалуйста, — умоляюще произнес он. Жюльетт прочитала надпись на могильной плите.

После каждого ее слова Бродка кивал. Затем тяжело, словно старик, опустился на оградку, на которой недавно сидел Арнольфо.

— Жюльетт… — Голос Бродки был еле слышен. — Ты должна мне помочь выбраться из этого лабиринта.

Глава 8

Как всегда, во вторник, если только это не была страстная неделя или другой важный церковный праздник, Альберто Фазолино вышел из дома на Виа Банко Санто Спиррито, чтобы отправиться в расположенную неподалеку церковь Святого Джованни, где собирался на репетицию церковный хор. Хотя Фазолино вовсе не был одаренным певцом, его участие в этом еженедельном мероприятии имело под собой важную практическую подоплеку. Отнюдь не естественная для каждого римлянина набожность толкала его на посещение репетиций хора — он просто уступал желанию своей жены Анастасии. А у нее, в свою очередь, были определенные причины для того, чтобы по вторникам выпроваживать Альберто из дому.

Едва Фазолино закрыл за собой дверь, как от Корзо Витторио Эмануэле медленно двинулся темный «вольво» кардинала Смоленски. За рулем собственной персоной сидел его преосвященство. На Смоленски был черный гражданский костюм, так что те, кто видел его только в пурпуре или роскошных церковных одеждах — а таких было большинство, — не обращая внимания, смотрели мимо.

По какой причине государственный секретарь кардинал Смоленски, как, впрочем, и большинство церковников, водил лимузин родом из страны, где чаще встречаются трюфели, нежели католики, оставалось загадкой. В любом случае Смоленски остановил свой «протестантский» автомобиль на соседней улице, чтобы никто ничего не заподозрил, а затем, взяв портфель в левую руку, направился к дому Фазолино и трижды нажал на звонок.

Тот, кто увидел бы стоявшего у двери Смоленски, посчитал бы его кем угодно, только не государственным секретарем, вторым человеком в Ватикане. Смоленски был двулик, точнее, даже многолик, и у каждого из его лиц была своя жизнь, окруженная стеной молчания. Глядя на этого неприметного мужчину, стоявшего у двери, никто бы не подумал, что он обладает огромной властью. Как учит нас история, маленький рост — у Смоленски он составлял всего метр шестьдесят один — может превратить мужчину в чудовище. В его лице было что-то от хищной птицы, но за несколько секунд кардинал мог сменить маску и начать излучать кажущуюся доброту и приветливость, словно он был одним из ста сорока святых колоннады собора Святого Петра.

О естественном цвете его редких волос гадали даже те, кто был в его ближайшем окружении, поскольку Смоленски красил и волосы, и брови в черный как смоль цвет. Благодаря черным волосам и без того высокий лоб его преосвященства казался еще выше и придавал ему — впрочем, кардиналу это нравилось — сходство с профессором. Взгляд, направленный из-под темных бровей, был колючим и пронизывал собеседника насквозь.