Тайный сыск Петра I

— Знаете ли вы, кто из служителей ее величества царицы приходил с ней в Тайную и кто из них оторвал силою дверь казенки деревнинской; о том знаете ли?

— Не усмотрел я, — отвечал Бобровский, — кто из служителей был, за многолюдством; только суще, как стал я в дверях и не стал Деревнина давать вести из канцелярии, и из тех служителей один ударил меня под бок, а присмотреть его, за оным многолюдством, я не мог.

— Не усмотрел и я, — говорил капрал Краснов, — кто оторвал дверь, понеже оных служителей вошло в казенку многолюдно; не стал было я их пускать, и они меня от двери оттиснули.

Посланная команда в Измайлово привела служителей царицы; их разместили по Преображенским кельям, затем генеральные судьи сняли допрос с каждого порознь.

И вот один за другим поведали водкообливатели и свечеобжигатели страшную повесть о прогулке «всемилостивейшей и благовернейшей государыни-царицы» в Тайную канцелярию на Лубянскую площадь; поведали о том, как соизволила «ее царское величество» утруждать себя гневом немалым на недостойного служителя. Забытое либо пропущенное одним вспоминалось и пополнялось другим, и таким образом все подробности картины «мщения царицы-старушки» обнажились во всей красоте.

Любопытно, что каждый из допрашиваемых излагал события таким образом, чтоб представить себя сколь возможно незначительнейшим подвижником сего дела. Прослушавши каждого отдельно, можно было подумать, что служители царицы, все без исключения, были не более не менее как простыми зрителями.

Стряпчий Кондрат Маскин первый рассказал все дело, как можно обстоятельнее, и первый же почел долгом смягчить свое участие в деле: «Каптенармуса я, Маскин, не бивал; дверей от казенки Деревнина не отрывал; караульного капрала от них не отпихивал; да и чинить мне, — добавил Кондрат, — всего этого было невозможно, понеже нес я царицу на скамье, а кто из служителей били дежурных и отрывали дверь, того не ведаю». Стряпчий перечислил затем главнейших участников и подмахнул свое имя с обычной оговоркой: «Буде сказал что ложно и за то указал бы его императорское величество учинить со мною чего достоин».

В самых почтительных выражениях относительно своей госпожи царицы показал о деле стремянной ее, конюх Никита Иевлев; он поставил на вид свои напоминания царице о необычности ее гнева и нашел нужным заметить: «О каком письме допрашивала царица, того не знаю». Эта оговорка именно обнаруживала, что доверенный стремянной, сам же хлопотавший в полицейском розыске о письме, очень хорошо если не знал, то догадывался о его содержании. Насчет побоев и толчков дежурным, также об отрывании дверей стремянной показал, что во всем этом невинен, а виноватых не усмотрел. Чистосердечнее был брат его, задворный конюх Феоктист Иевлев: он повинился, что оттолкнул, по приказу царицы, подьячего Павлова, когда тот сунулся с мольбой прекратить жжение Деревнина; но в виде оправдания Феоктист заметил, что Павлов его сам толкал.

«Дверь никто не отрывал силою, — говорил, между прочим, другой стремянной, конюх Карлус Фрихт, — подьячий Мрломахов, идя со свечой впереди носилок, только постучал в нее, и ее отворили. А кто толкал потом каптенармуса, того я не усмотрел… Деревнина же, по приказу государыни-царицы, я жег под бороду, токмо до этого уже у него был обожжен нос преизрядно. Водки я вылил на Деревнина только полбутылки…»

Показания главнейших участников были очень длинны; их записали, скрепили по форме подписями допрошенных служителей (все они оказались грамотными) и затем продолжали опросы на другой день, 16 февраля 1723 года.

«Нес я государыню на скамейке, — показывал о своем участии в деле сторож и истопник Степан Пятилет, — кто силою отворил дверь в казенку, того я не усмотрел; когда же Бобровский стал не пускать Деревнина из казенки, в то число Маскин, Никита Иевлев и Тихменев провели Деревнина в дверь сильно, а били ль они урядника, того я не усмотрел, понеже нес государыню. Жег я Деревнина опосля, как обжигали его Моломахов, а по нем швед Карлус; во время ж жжения их я с другими служителями держал его, стряпчего. А как государыня соизволила приказать мне зажечь голову Деревнина и я ту голову своею свечою жечь поопасался — государыня толкнула мою руку со свечою, и я зажег, и водка на голове Деревнина вспыхнула».

В показаниях Пятилета оказались некоторые противоречия со словами Никиты Иевлева и Маскина. Всех трех немедленно свели на очную ставку.

— Пред государыней я не шел в казенку Деревнина, — утверждал Никита Иевлев, — а взошел туда после, да и из казенки-то шел назади носилок ее величества; а кто шел впереди и вел Деревнина, того я не усмотрел.

— Никиту Иевлева, — повинился Пятилет, — оговорил я, не опамятовавшись, кто же шел впереди или сзади и кто вел Деревнина — не запомню: служители в ту казенку входили и выходили многократно.

— Да и Маскин показывает на меня напрасно, — стоял на своем Никита Иевлев, — впереди я не шел и на казенку, где сидит Деревнин, царице я не указывал.