Тайный грех императрицы

И он кинулся было, но, уже шагнув на ступеньку, вдруг сообразил, что больше напоминает мышонка, который, прельщенный огарочком свечки, спешит в мышеловку.

Алексею мгновенно стало стыдно своей поспешности, он попытался сделать вид, что не так уж торопится, но оскользнулся и неуклюже влетел внутрь.

Камеристка фыркнула за спиной, но тотчас подавила смешок – вернее, он был отрезан захлопнувшейся дверцей.

Алексей снова очутился в непроницаемой тьме. И снова ноздри его расширились, затрепетали, ловя знакомый розовый аромат.

– Ну, иди сюда, – послышался женский шепот, и руку Алексея стиснули шелковые перчаточные пальцы.

У него перехватило горло. Но не от волнения, нет! Что-то с ним такое было, что-то болезненное, отчего он не выносил прикосновения к некоторым сортам шелка. Судорогой стискивалась гортань, он начинал задыхаться и потом долго не мог прийти в себя. Еще в детстве, когда это стряслось впервые, Алексей лишился сознания и смертельно напугал матушку. И сейчас накатило то же самое злостное недомогание. Дыханье сперло, ноздри забил тяжелый лавандовый дух...

Лавандовый?

Как человек, который провалился в полынью да оказался затянут под лед течением, он задергался, забился, пытаясь нашарить ручку дверцы.

– Куда вы?! – обиженно воскликнула женщина, но Алексей уже нашел ручку, нажал ее и выскочил из кареты.

Чуть не упал, поскользнувшись, и, не оборачиваясь, дал стрекача к своему крыльцу, сопровождаемый возмущенным окриком камеристки:

– Куда?! Что это значит?!

Алексей взлетел по ступенькам, рванул на себя дверь, вслед за которой на крыльцо вывалился подсматривавший за барскими похождениями Ерофеич, ворвался в сени и, чуть обернувшись, крикнул распластанному на мокрых досках слуге:

– Дверь запри и никого, слышь мне, никого не пускай!

– Барин, да что ж это?! – заячьим кликом взмолился, с усилием приподнимаясь, ошалелый Ерофеич. – Никак француз приступил? Али турок?!

– Я тебе сейчас такого француза дам али турка! – огрызнулся Алексей, уходя вглубь дома и более не оглядываясь.

Он ощущал некоторую неловкость, понимая, что бегство его было паническим и, очень возможно, смешным. Да и что? И ладно! Не тот вор, кто воровал, а тот, кто попался, гласит народная мудрость, а Алексею сейчас очень не хотелось попасться. Ловко его вознамерились подловить, да не удалось! Видать, совершеннейшим идиотом похотливым его числили! Да, таким он и был, но недолго. В ту минуту, когда перехватило горло шелковым удушьем, он вдруг осознал, что от дамы, сидящей в карете, пахнет лавандою. Все кругом было по-прежнему розами раздушено, но та, что находилась в карете, розами не благоухала!

Алексей с детства лавандовый дух не выносил. И этот аромат, и шелковое прикосновение его мигом отрезвили, и тут отметилось все одно к одному: и запах чужой, и шепот другого оттенка, и слишком ловкая и проворная камеристка... Его хотели в ловушку заманить с помощью другой дамы!

Кто? Зачем?!

Неведомо.

Просто дураком выставить? Или на жизнь его покушались? Следили за ним? Как узнали, что он уже в Петербурге? Зачем было узнавать?

Вопросы оставались без ответов. Да и, если честно, Алексею доискиваться до них не слишком хотелось. Он был человек простой, загадок дурацких не любил, интриг терпеть не мог. И с теми, кто их накручивает, не желал иметь ничего общего!

..................

* * *

Ему было бы интересно послушать разговор, который прозвучал в карете после его побега.

– Дура! – вскочив внутрь, сердито крикнула дама в черном, которую Алексей принял за камеристку. – Дура, ты все испортила!

– Да кто ж знал... – жалобным голосом пробормотала вторая дама, пахнущая лавандой, но тут же подавилась словами, получив размашистую, от души отвешенную пощечину.

– И тебе еще мало! – злобно бросила «камеристка». – Я бы тебя убила. Просто убила бы, дурища ты этакая! Не смочь мужика на себя взвалить – это кем же надо быть?! Я как знала... Нужно было самой...

– Сами вы-то как бы? – всхлипывая, возопила дама из кареты. – Можно ли?! Как же вам-то?!

– Да как раньше, – небрежно ответила «камеристка». Однажды – было, ну и еще раз – не беда. Он нужен мне. Я бы на все пошла, чтоб его заполучить!

Наступило молчание, изредка нарушаемое сдавленными всхлипываниями.

– Ну, делать нечего, надо исхитряться, – проговорила наконец первая женщина своим мягким и вкрадчивым, но властным голосом. – То есть хитрить хватит. Напротив – надо идти ва-банк. Чувствую, что с ним игры наши бессмысленны, он слишком прост. Этим и привлек меня. Когда среди одних хитрецов живешь, к простоте тянет.

– Надолго ль простота сия вас будет привлекать? – сочувственно проговорила вторая дама, все еще хлюпая набухшим от слез носом. – Не станется ли так, что, использовав этого юношу, вы и его отбросите?

– А твоя печаль какая? – фыркнул «камеристка». – Это его печаль будет!

– Ну да, ну да! – засуетилась ее собеседница. – Теперь главное – так устроить, чтобы он согласился!

– Да что он, дурак совсем, отказываться после того, что я ему предложу? – пренебрежительно проговорила первая. – Только дурак и откажется!