Тайный фронт

Затем последовали долгие часы ожидания. Сотни людей в абсолютной темноте стояли, прижавшись друг к другу. Наконец начали вызывать примерно по сто человек и отправлять в баню. После бани на голове каждого узника выбривали широкую полосу и выдавали лагерную одежду: куртку и брюки. Выдавались они без учета роста заключенного. Как правило, на одежде не хватало пуговиц и во многих местах зияли дыры. В таком виде заключенные походили на цирковых клоунов.

Сначала комичный вид одежды вызвал у узников смех. Но это был ложный смех. Скорее всего, подобную реакцию людей можно было назвать инстинктивным протестом против унижения, которое им приходилось испытывать.

Одетые заключенные поочередно подходили к стоявшим у выхода из бани двум конвоирам, которые, быстро орудуя кистями, наносили желтой краской крест на спине куртки, по две вертикальные полоски спереди и горизонтальные полосы поперек брюк. Кроме того, к куртке и брюкам пришивался кусок брезента с лагерным номером узника. Мишель получил номер F (француз) 33 948.

Ритуал посвящения в узники лагеря на этом закончился, и новичков развели по баракам. Таких бараков было всего четыре. Здесь узники должны были находиться в течение карантинного срока — десяти дней.

В бараке не было никакой мебели, кроме деревянных топчанов, покрытых тонкими матрацами, и длинного стола. Почти на каждом топчане шириной около семидесяти сантиметров располагались два узника.

В девять часов вечера свет в бараке выключался, и узники должны были занять свои места на топчанах. При этом полагалось снимать брюки. Каждого, кто ложился на топчан одетым, подозревали в попытке к побегу и жестоко избивали.

После трех суток стояния в вагоне Мишель наконец получил возможность прилечь. Он так устал, что ни неудобства, ни голод не могли помешать ему уснуть.

В течение всего карантинного срока вновь прибывшие были изолированы от остальных узников лагеря и не работали.

Большую часть времени они выстаивали в строю перед бараками или в пространстве между ними. Бесконечные часы проходили в полном безмолвии. Большинство узников все еще не могло оправиться от последствий переезда и тех потрясений, которые им пришлось пережить в день прибытия в лагерь. Заключенные замкнулись в себе и вряд ли были способны на какие-либо действия, если их к этому не принуждали.

Каждый вечер, когда рабочие команды возвращались с работы, весь состав лагеря выстраивался на центральной площади для переклички, продолжавшейся иногда больше двух часов.

Вновь прибывшие впервые участвовали в этой процедуре на второй день своего пребывания в лагере. Колонны выстраивались в два ряда, образуя огромный квадрат, центр которого оставался свободным. В этот центр затем выходил духовой оркестр с дирижером.

Как только построение кончилось, дирижер взмахнул палочкой и оркестр заиграл военный марш. Строй с одной стороны разомкнулся, и через образовавшийся проход четверо заключенных пронесли какое-то массивное устройство. Это были две стойки, соединенные широкой доской, на которой болталась толстая веревка.

Под звуки оркестра соорудили виселицу и у ее подножия установили небольшую деревянную подставку. Оркестр вдруг замолк. К виселице подвели молодого парня в обычном лагерном костюме.

Староста лагеря, на голове которого была бескозырка — символ власти над узниками, подошел к парню и накинул ему на шею петлю.

Затем, обратившись к заключенным, он громко пояснил, в чем повинен приговоренный к повешению: в попытке к бегству и краже продуктов.

— Разве он не заслуживает быть повешенным? — спросил староста.

— Заслуживает, — послышались нестройные голоса.

Одобрительные возгласы раздались из передних рядов строя. Эти голоса принадлежали тем узникам, которые всячески старались доказать свою преданность лагерному начальству и этим облегчить свою судьбу.

Из всего того, что Мишелю пришлось видеть в лагере, это зрелище произвело на него наиболее кошмарное впечатление.

Над лагерем уже спустилась ночь, когда длинные колонны узников двинулись к баракам. Их ждал ужин, но, несмотря на мучивший людей голод, никто из новичков даже не притронулся к еде.

На старожилов лагеря, уже привыкших к подобным сценам, казнь внешне не произвела впечатления. Они знали, что не проходит дня без того, чтобы кто-нибудь из узников не умер. Заключенных вешали и расстреливали за малейшую провинность, они погибали от болезней, голода и непосильного рабского труда. Днем и ночью из труб крематория поднимался дым.

НОЙЕНГАММ

После окончания карантина вновь прибывших распределили по восьмидесяти блокам. Часть новичков отправили в другие лагеря. В каждом блоке насчитывалось семьсот — восемьсот человек, в большинстве русские, поляки и немцы. Французов было сравнительно немного.

Лагерный день начинался в четыре часа утра. В бараках зажигали свет. Подгоняемые окриками блокового и двух его помощников, заключенные вскакивали с топчанов и с одеждой в руках бежали к умывальникам, а затем к столу, чтобы успеть занять место: иначе приходилось есть стоя.