Тайный фронт

Я, пожалуй, еще с полчаса допрашивал Яна Лёвена. Вместо того чтобы, начав с одного факта, ставить вопросы в хронологической последовательности, я возвращался назад, затем забегал вперед, создавая впечатление бессистемности вопросов и отсутствия цели. Расспрашивал Яна о его детстве и, едва выслушав ответ, возвращался к его деятельности в группе Габриеля. Этот метод иногда оправдывает себя в разговоре с бестолковыми людьми, которые путаются в собственных мыслях и могут проговориться, но он редко дает нужный результат в отношении людей с острым умом и лишь обостряет у них чувство бдительности.

Во всяком случае, применительно к Яну Лёвену описываемый метод не оправдал себя. Ян не торопился отвечать на мои вопросы и не противоречил себе, когда я время от времени задавал вопрос повторно. В его медлительности не было ничего предосудительного, и, пожалуй, я стал бы подозревать его больше, если бы он отвечал на все мои вопросы очень быстро.

Наконец я подошел к самому важному вопросу.

— За последние недели ваша группа потеряла пять человек из двенадцати, — сказал я. — Кроме того, противнику удалось задержать более десятка беженцев. В то же время в предшествующие два года потери вашей группы были сравнительно небольшими. Что вы можете сказать по этому поводу?

— Что вы имеете в виду, сэр? — безучастно спросил Ян.

— Я представляю себе положение таким образом: либо потери были случайными, либо кто-то виновен в этом. Как вы думаете? — наступал я.

— Вы думаете, что один из нас, — пробормотал Ян, не решаясь произнести роковое слово, — выдал группу противнику?

— Что я думаю, не имеет значения. А вот что думаете вы? — повторил я.

Ян помедлил с ответом.

— Я не могу поверить, — сказал он, наконец, едва слышно. — Кто же из нас мог пойти на это? Мы знали друг друга многие годы и были друзьями. Нет, это невозможно! Никто из нас не мог оказаться предателем. — Он снова помедлил и тут, очевидно, понял смысл моего вопроса. — Надеюсь, сэр, вы не предполагаете, что предателем мог оказаться я? Вы жестоко ошибаетесь. К тому же я едва спасся от немцев вплавь, когда они в первый раз напали на нас. Предатель ведь не станет рисковать жизнью…

— Я вас ни в чем не обвиняю, — сказал я спокойно. — Только выдвигаю один из возможных вариантов.

— Я же говорю вам, сэр, что это невозможно. Я категорически отказываюсь верить этому. Вы точно так же можете обвинить и моего отца. Кстати, что с моим отцом? Когда мне наконец разрешат увидеть его?

Меня поразило, что Ян так долго не интересовался своим отцом.

— Ваш отец чувствует себя хорошо, но переход отнял у него много сил. У него крепкое здоровье, но все же он в два раза старше вас, а у пожилых людей силы восстанавливаются не так быстро, как у молодых. Вы увидите его, как только он будет в состоянии принимать посетителей.

— Когда же это будет?

— Все зависит от врачей. Возможно, через два-три дня.

На этом закончилась моя первая встреча с Яном Лёвеном. Когда часовые увели его, я предался размышлениям, выкурив три сигареты подряд. Затем я написал письмо командованию части, захватившей лодку, в которой Лёвены совершили переход, с просьбой сообщить полный перечень имущества, обнаруженного в лодке, и личных вещей задержанных.

Эти данные мне сообщили по телефону на следующее утро. В лодке ничего не было, за исключением промокшей краюхи хлеба. Оставалось предположить, что все остальное было смыто волнами во время шторма.

Список личных вещей Лёвенов также не дал ничего нового. Отец имел при себе кисет с табаком, старомодную зажигалку со штормовым колпачком, карманный компас, морской нож, несколько мелких монет, носовой платок и помятый лист бумаги. Чернила на листке затекли, но, очевидно, это была грубая схема немецких заграждений у голландского побережья.

Среди вещей сына были найдены морской нож, носовой платок и несколько монет. Во внутреннем кармане куртки оказался кожаный бумажник, в котором лежали три фотографии девушек и два письма, написанные разным женским почерком. Это были страстные любовные письма, не оставлявшие сомнений в том, что писавшие находились в самых что ни на есть интимных отношениях с молодым Лёвеном.

Постепенно у меня складывалась вначале туманная, но потом более определенная точка зрения в отношении этого человека, но мне не хотелось спешить с выводом. Предстояло еще допросить его отца. Такая возможность вскоре представилась.

Когда Лёвен-старший вошел ко мне в кабинет, меня поразило чрезвычайное сходство отца и сына. Действительно, ночью их легко мог перепутать даже человек, хорошо знавший обоих. Отец, видимо, был на два-три сантиметра ниже сына, но так же широк в плечах, немного сутуловат и худощав.

Не успел я начать допрос, как он нетерпеливо спросил:

— Где мой сын? Я не видел его с момента нашего прибытия. Мне все время говорят, что он хорошо себя чувствует, но когда я прошу встречи с ним, мне отвечают различными отговорками. Скажите, правда, что он жив? Я должен знать это.

— Конечно, ваш сын жив и чувствует себя хорошо. Я беседовал с ним в этой самой комнате всего три дня назад.