Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

— В бой! Немедленно подниматься на войну с Наполеоном! — Эти слова произнесла наконец и королева Луиза, сев верхом на коня и обратившись к прусским солдатам.

И вновь самонадеянность подвела Пруссию. Война продлилась какую-то неделю — и пал Берлин.

И вот королевская чета — в заштатном Мемеле, у самой российской границы.

Кому ж теперь платить за побитые горшки? Выходит, снова той же России, которая будто махнула рукою на коварство своей союзницы и, еще как следует не оправившись от своих неудач в Австрии, поспешила на помощь Пруссии.

Ах, ежели бы всем вместе ударить по Бонапарту! Нет же, отдуваться вновь пришлось одним русским. И снова — на чужой земле. И — не за свои, за чужие интересы.

Собственно, с самой поздней осени 1806-го года, когда русские войска подошли к Варшаве и вновь, как и год назад, столкнулись с французами, Александра да и всю армию не покидала вера — реванш за Аустерлиц произойдет здесь, на польских и прусских землях.

Под Прейсиш-Эйлау победа, казалось бы, была особенно близка — французы во главе с самим Наполеоном попали под губительный пушечный шквал, который грозил им полным уничтожением. Однако и русские понесли ужасные потери.

Выходило, что официально никто не признал себя ни победителем, ни, тем более, побежденным, а обе стороны сочли за благо разойтись и переждать в затишье до весны.

Передышка длилась до июня, когда под Фриоландом, по дороге на Кенигсберг, завязалось новое кровопролитное сражение.

Все говорило в начале битвы, что перевес на стороне русских. Но роковая ошибка главнокомандующего Беннигсена, который сосредоточил всю свою армию на тесном пространстве в излучине реки Алле, привела к позорному поражению. Русские отчаянно сопротивлялись, но река закрыла им даже отход. Двадцать пять тысяч убитыми, ранеными и попавшими в плен — таков оказался итог этого сражения, после которого всякое сопротивление было бессмысленно.

На что же надеялись король и королева прусские, уповая на их общую с русским императором клятву? Речь могла теперь идти не о войне, а только о мире, как бы он ни был тяжел для Пруссии и для России.

Но как решиться на этот шаг? Как ему, Александру, пойти на переговоры с тем, встречи с которым он презрительно избегал?

И кем он, поклявшийся возглавить поход всей Европы против узурпатора Бонапарта, окажется в глазах Фридриха Вильгельма и Луизы, которые его считают истинным рыцарем и воплощением благородства?

Меж тем только ему предстояло теперь принимать решение. Если после Аустерлица унизительная ноша переговоров пала на австрийского императора, а позор поражения пришлось списать на Кутузова, отправленного генерал-губернатором в Киев, то теперь перст судьбы указывал на него, императора России.

Еще до Фридланда брат, великий князь и цесаревич Константин, говорил ему:

— Ваше величество, миритесь с Наполеоном, пока не поздно.

Но когда встретил твердокаменное упорство, сказал, отбросив всякие придворные условности:

— Ах так — вы не хотите мира? Тогда велите, ваше императорское величество, дать каждому русскому солдату заряженный пистолет и прикажите застрелиться. Вы получите тот же результат, какой даст вам новая — и последняя! — битва, которая неминуемо откроет ворота в вашу империю французским войскам.

Известие о поражении под Фридландом Александра застало в Тильзите, на берегу Немана, протекавшего как раз по линии государственной границы. И слова брата Константина об открытых воротах в Россию отозвались болью в сердце.

Но врожденное упрямство и тут помешало самому сделать решительный шаг. Даже когда получил от Бсннигсена письмо с ясной просьбой разрешить ему вступить с неприятелем в переговоры о перемирии, долго не хотел отвечать. Наконец, не желая даже свидеться, направил ответ, исполненный нескрываемого раздражения:

«Вверив вам армию прекрасную, явившую столь много опытов храбрости, весьма удивлен я был ожидать известия, какое мне ныне сообщили. Если у вас нет другого средства выйти из затруднительного положения, то разрешаю вам сие, но с условием, чтоб вы договаривались от имени вашего… Вы можете посудить, сколь тяжко мне решиться на такой поступок».

Господи, как все складывалось нелепо! С одной стороны — коварство и предательство прусской королевской четы, которую тем не менее ему суждено защищать, с другой — намеки родного брата на его, императора, предательство России. И — явная угроза: из пистолета можно приказать застрелиться или застрелить другого. Кого? Не самого ли его, царя?

Но кто, кто может совершить сие? Не сам ли брат, что осмелился так жестоко говорить с ним? Что ж, может, и Костя, если его заставят. Разве не заставили его самого дозволить поднять руку на родного отца?

Дрожь прошла по спине Александра и слезы выступили из глаз. Он вспомнил тот страшный мартовский день тысяча восемьсот первого года, когда он взошел на престол. Тогда, накануне, плелся вокруг его чистого и непорочного имени грязный и жестокий заговор, подлый обман.