Тайны Нью-Йорка

Закончив чтение, он сказал жене самым спокойным голосом:

– В состоянии ли вы меня выслушать?

Она прошептала:

– Да.

– Без всякого сомнения, сударыня, – продолжал Бартон, – вы не можете дать мне никакого объяснения, не можете представить ничего в свое оправдание…

Она ничего не отвечала.

– Прошу вас отвечать, – сказал Бартон.

– Да, не могу, – произнесла она.

– Вы беременны? – продолжал он. – Через сколько времени, по вашему расчету, должен родиться ребенок?

– Через месяц.

– Хорошо…

Он сказал это «хорошо» так спокойно, как будто речь шла о покупке коробки сигар.

– Я знаю этого Эдварда Лонгсворда, – продолжал Бартон. – И хотя вы оба обманули мое доверие, но я должен отдать ему должное, что он истинный джентльмен. Он вас любит сильно, не правда ли?

Антония закрыла лицо руками. Это было ужаснее смерти.

Негромко и ровно, сохраняя на своем красном и жирном лице выражение благожелательности, Бартон бросал холодные и четкие слова.

– Я не хочу ничьей смерти, – говорил он, делая странное ударение на последнем слове, – и даже думаю, что это печальное дело может разрешиться к общему удовольствию. Но, чтоб достичь желаемого результата, мне необходимо переговорить с Эдвардом Лонгсвордом.

– Что вы сказали? – воскликнула Антония, думая, что не поняла его.

И мысль о дуэли вдруг пронзила ее.

– Вы хотите убить его?!

Бартон улыбнулся.

– Если бы я хотел убить его, то давно бы сделал это, – ответил он. – Но за кого же вы меня принимаете? Неужели вы не понимаете, что имеете дело с умным человеком!..

Антония с беспокойством всматривалась в его лицо. Какие угрозы таились под этим спокойным лбом, в этих тусклых глазах?

– И что же я должна сделать? – спросила Антония.

– Написать мистеру Лонгсворду письмо, которое я продиктую вам…

– Письмо?

– Это письмо будет передано мистеру Лонгсворду, и в его власти будет уничтожить его…

Растерянная, подавленная, Антония встала и подошла к небольшому бюро красного дерева…

Бартон расхаживал по комнате и диктовал с неизменной деловитостью.

– «Дорогой друг мой! Я лишь передаю Вам пожелание, высказанное моим мужем. По причине, мне неизвестной, он хочет видеться с Вами. Речь идет, как он утверждает, о нашем будущем и о будущем нашего ребенка…»

Антония колебалась.

– Я ведь сказал: «Нашего ребенка», – повторил Бартон, причем в голосе его не было и нотки язвительности. – Продолжайте… «Он дал мне слово, что тут исключено насилие или западня, но наша судьба в ваших руках. Несмотря на странность этого пожелания…» Вы видите, – заметил, Бартон, – что я откровенен. Итак, «несмотря на странность этого пожелания, я полагаю, что лучше согласиться на это свидание. Мой муж умеет держать себя…» Извините меня, – снова перебил Бартон, – но необходимо его успокоить. «…И его слову можно верить. Потрудитесь же приехать в понедельник в два часа в зал Академии художеств, куда мой муж приглашает Вас для этого разговора. Я ничего не понимаю в образе его действий, но должна заметить Вам, что он даже не сделал мне ни одного упрека». Так, верно, – сказал Бартон, пробегая глазами письмо, – теперь подпишитесь… О! Довольно инициалов. Как вы думаете, придет он на это свидание?

– Да, – сказала Антония. – Но поклянитесь мне еще раз, что под вашим спокойствием не скрывается никакое ужасное намерение…

– Но подумайте, друг мой, – возразил спокойно Бартон, – какой мне смысл устраивать скандал?

Он позвонил и, отдавая письмо горничной, сказал:

– Велите отнести это письмо мистеру Эдварду Лонгсворду.

* * *

Возвратимся теперь в комнату, где находятся наши собеседники.

– Прошу садиться, – сказал Бартон Эдварду.

Молодой человек был бледен, но держал себя твердо и холодно.

Бартон хранил невозмутимое хладнокровие.

– Милостивый государь, – сказал он Лонгсворду, – прошу извинения, что я побеспокоил вас. Впрочем, я постараюсь не употреблять во зло ваше терпение. И, если вы позволите, мы приступим прямо к делу…

Эдвард кивнул.

– Для одной в высшей степени деликатной операции мне нужно содействие умного и смелого человека, а главное – такого, на которого я мог бы вполне положиться…

Это начало казалось выражением самой едкой иронии. Эдвард слушал.

– Заметьте, – продолжал Бартон, – что доверие доверию рознь. Если я прошу у вас услугу и в вознаграждение за нее предлагаю вам весьма выгодные условия относительно одного положения, о котором позвольте мне не распространяться, то я уверен, что вы хорошо исполните поручение, которое я вам дам и которое вы примете. Для меня очевидно, что вы готовы на все, чтоб вывести известное вам лицо из более чем щекотливого положения, нам с вами известного…

Эдвард молчал. Тут крылась тайна, заранее ужасавшая его.

– Итак, – продолжал Бартон, – я говорил вам, что вы мне нужны. Если бы я пообещал простить моей жене… признать за своего того ребенка, которого она носит, то я нисколько не сомневаюсь, что вы были бы готовы пожертвовать даже своей жизнью…

– Вы правы, – сказал Лонгсворд.