Тайны Нельской башни

Во главе двух десятков конных лучников, ожидавших в главном дворе, Валуа стремительно покинул Лувр. Крупной рысью, при свете факелов, по темным, уже опустевшим улицам, громко бряцая доспехами, кавалькада пересекла Париж и остановилась перед Ла-Куртий-о-Роз.

– Осторожно! – предупредил граф. – Речь идет о колдунье, так что пусть каждый будет начеку и вверит судьбу тому из святых, которого предпочитает.

Среди солдат раздались проклятья, крики ненависти, оскорбления и угрозы.

– Пусть только посмеет на меня посмотреть, и я пробью ей череп палашом!

– Если пожелает нас сглазить, я оглушу ее палицей!

– Уж лучше вырвать ей глаза!

– И тут же отрубить руки!..

– Внимание, друзья! Господин граф уже стучит в эту проклятую дверь…

– Какой храбрец!

– Что и не удивительно, ведь он королевских кровей!..

Валуа так спешил, что действительно сам постучал в дверь. Лучники вздрогнули и перекрестились.

– Жийона, Жийона! Что означает весь этот шум?

Измученная той сценой, что закатил ей отец, после отбытия мэтра Леско так еще и не сходившая с места, Миртиль, у которой доставало сил лишь только плакать, при звуке лошадей подняла голову и без какого-либо страха прислушалась.

Даже напади на дом шайка бандитов – все ей было безразлично.

Она думала лишь о том, что покинет Ла-Куртий-о-Роз, не имея возможности предупредить Буридана, и что ее отец ненавидит того, кого сама она любит всей душой…

– Жийона, сходи посмотри, что это за люди и что им нужно!

Жийона уже открывала ворота.

Вошел Валуа.

– Она здесь? – тихо спросил он.

– Да, монсеньор.

– Где находится проклятие?

– Наверху, в спальне, в изголовье кровати вы увидите скамеечку для моления. Над ней висит образ Богоматери, под ним – кропильница. Я убрала из нее святую воду. Там-то, в этой кропильнице, монсеньор и обнаружит колдовскую фигурку, подобную той, какую я ему посылала…

– Ты готова свидетельствовать, что эта Миртиль – дочь Ангеррана де Мариньи?

– Который здесь зовется мэтром Леско? Да, монсеньор.

– И что отец колдуньи участвовал в изготовлении этой колдовской фигурки?

– Да, монсеньор!

– И что он согласился дать фигурке имя?

– Да, монсеньор!

– Хорошо. Иди в мой особняк, для тебя приготовлена комната. Останешься там до тех пор, пока не понадобишься мне. А для начала найдешь там половину условленной суммы.

– А когда я получу вторую половину, монсеньор?

– В тот день, когда Мариньи вздернут на виселице Монфокон!

На губах хитрой мегеры заиграла улыбка – столь же подлая, как и она сама. Затем, закутавшись в плащ и покрыв голову капюшоном, она вышла за ворота и, не оборачиваясь, направилась в сторону Парижа.

Валуа подозвал к себе командира эскорта и сказал ему:

– Поднимешься по лестнице в спальню, что наверху. В изголовье кровати увидишь кропильницу. Возьмешь то, что окажется в ней, и принесешь мне.

Офицер бросился выполнять указание, а граф вошел в дом, в то время как лучники, приблизившись к жилищу, окружили Ла-Куртий-о-Роз.

У некоторых натур и на некоторых физиономиях радость принимает мрачные оттенки. Валуа был мрачен от радости. Ужасная ненависть раздувала сердце этого человека до такой степени, что то едва не разрывалось на части. Все, что он выстрадал из-за унижения, ярости, зависти в последние годы правления Филиппа Красивого, когда он, брат короля, был менее уважаем, чем интендант Мариньи, все это долгое страдание нетерпеливого честолюбца, вынужденного отвешивать поклоны ненавистному сопернику, вся эта мука в конце концов разрушила в нем всяческое человеческое чувство, оставив в нем лишь одну цель в жизни – месть.

О! Она должна была стать беспощадной, жестокой, с крайними проявлениями гнусности, которые он вынашивал на протяжении долгих бессонных ночей.

Ради мести он опустится до самых низов! Станет собакой, станет шакалом, не имея возможности стать львом, который бы одним ударом своей могущественной лапы сломал шею своему противнику.

Однако же этот человек обладал блестящими качествами, о чем свидетельствует история. И кто знает, не по причине ли этих качеств, гораздо скорее, нежели в угоду Мариньи, всегда мучимый сомнениями Филипп Красивый держал брата в стороне от дел? Высокий, сильный, отважный, предприимчивый, кто знает, на какие поступки был бы способен Карл де Валуа, найди он применение тому, что было в нем гордого и великодушного, не погрязни он медленно в той зловонной грязи, что коснеет в недрах человеческого сердца – в зависти!..

Теперь все было кончено. Он чувствовал себя падшим. Понимая, что спустился на последние ступени мерзости, он говорил себе:

«Пусть меня ненавидят, пусть презирают за те средства, которыми я пользуюсь, – пусть! По крайней мере, моя месть будет столь ужасной, что ненависть станет еще сильнее, чем позор!..»

Его месть! Пришло ее время! То, о чем он всегда мечтал!.. Уже завтра Мариньи предъявят обвинение! Беспомощный, Мариньи увидит, как на его глазах будет приговорено и умрет столь обожаемое им дитя, а потом и сам будет казнен!

Вот что говорил себе Карл де Валуа, входя в дом Миртиль.