В управлении государствами, когда творятся великие события, вождь нации, кто бы он ни был, осуждается за неудачи и прославляется за успехи. Дело не в том, кто проделывал работу, кто начертывал план борьбы; порицание или хвала за исход довлеют тому, на ком авторитет верховной ответственности. Почему отказывать Николаю II в этом суровом испытании?.. Бремя последних решений лежало на нем. На вершине, где события превосходят разумение человека, где все неисповедимо, давать ответы приходилось ему. Стрелкою компаса был он. Воевать или не воевать? Наступать или отступать? Идти вправо или влево? Согласиться на демократизацию или держаться твердо? Уйти или устоять? Вот — поля сражений Николая II. Почему не воздать ему за это честь? Самоотверженный порыв русских армий, спасший Париж в 1914 году; преодоление мучительного бесснарядного отступления; медленное восстановление сил; брусиловские победы; вступление России в кампанию 1917 года непобедимой, более сильной, чем когда-либо; разве во всем этом не было его доли? Несмотря на ошибки большие и страшные, — тот строй, который в нем воплощался, которым он руководил, которому своими личными свойствами он придавал жизненную искру — к этому моменту выиграл войну для России.
Вот его сейчас сразят. Вмешивается темная рука, сначала облеченная безумием. Царь сходит со сцены. Его и всех его любящих предают на страдание и смерть. Его усилия преуменьшают; его действия осуждают; его память порочат… Остановитесь и скажите: а кто же другой оказался пригодным? В людях талантливых и смелых; людях честолюбивых и гордых духом; отважных и властных — недостатка не было. Но никто не сумел ответить на те несколько простых вопросов, от которых зависела жизнь и слава России. Держа победу уже в руках, она пала на землю, заживо, как древле Ирод, пожираемая червями» [501].
Однако были и другие высказывания об императоре Николае II английского политического деятеля Д. Ллойда Джорджа (1863–1945), которые часто цитировали в советские времена: «Заговорщиками, свергнувшими царизм, были, в сущности говоря, царица и Распутин; помощь в свержении царизма им оказали неспособные министры, которых сами выдвигали и которым оказывали поддержку царица и Распутин. Царь, сам того не сознавая, был главою заговора… Существовала корона, но без головы» [502].
Посеявшие ветер Февральской революции пожали бурю Октября, которая не только разрушила радужные перспективы, но поломала и оборвала судьбы многих, привела страну на грань катастрофы. Известно, что год спустя, незадолго до смерти, бывший начальник штаба царской Ставки в Могилеве М.В. Алексеев, стоявший у истоков организации Белого движения, говорил, что «никогда не прощу себе» [503] той роли, которую он сыграл в отречении царя. Многие из уцелевших политических и военных лидеров, оказавшись за кордоном, еще долго изводили перья, чернила и бумагу, пытаясь задним числом оправдать свои поступки и действия, просто и коротко определявшиеся — «государственная измена».
Роль «громоотвода» была сохранена за Романовыми и после Октябрьской революции. Однако раскол общества, вылившийся в Гражданскую войну, изменил ситуацию. Новая волна революционеров, в массе своей воспитанная на примерах Великой французской революции, Робеспьера и Марата, во многом подражала им и опасалась возникновения российской «Вандеи». Следует заметить, что «реального» или сколько-нибудь значительного монархического заговора не было ни при Временном правительстве, ни при Советской власти. Тем не менее многие политические события, происходившие в России, преподносились с позиций реальной угрозы реставрации самодержавия и восстановления прежних порядков. Большой ажиотаж в это дело вносили периодически распространявшиеся слухи об очередном побеге или убийстве Николая II. Опровержение слухов давалось в прессе, что в какой-то степени (преднамеренно или нет) подготавливало общество к самым непредсказуемым событиям. Постепенно готовилась планомерная акция по уничтожению Романовых, и срок ее все приближался по мере того, как более зыбким становилось положение новой власти.
Впоследствии А.Ф. Керенский (1881–1970), комментируя сложившуюся ситуацию в России, отмечал: «Ленин был сторонником беспощадного террора без малейшего снисхождения. Только так меньшинство может навязать свою власть в стране. Когда, уже будучи в эмиграции, я спрашивал друзей Ленина из членов левых партий Европы или из меньшевиков о различиях между Лениным и Сталиным, все говорили: в отношении к террору различий между ними не было».