Манучехри — сугубо торговая улица, известна она была не только в Тегеране, а, наверное, во всем Иране. Чего тут только не было! Древние монеты и медные лампы — волшебную лампу Аладдина тоже можно купить здесь, массивная, капитально сработанная мебель, произведенная еще в девятнадцатом веке, и столы, одежда и роскошные ветхие скатерти, фанерные чемоданы с клеймами Парижа и Лондона и резные каменные печатки, которыми на ткань наносили рисунок… Чего тут только не было! Тяжелые серебряные браслеты, украшенные сложными узорами из перламутра, старые пеналы для каламов, латунные и медные расписные шкатулки, блюда с позеленевшей чеканкой, которым насчитывалось не менее двухсот лет, флаконы для ароматных жидкостей из чистейшего хрусталя, и ковры, ковры, ковры… Некоторым из ковров было по сто пятьдесят — двести лет, а выглядели они так, будто только вчера их сняли со станка. Загадочный, ни с чем не сравнимый старый мир, на который Шебаршин всегда смотрел с восторгом.
Здесь же — напротив парадного входа в английское посольство на перекрестке улиц Манучехри и Фирдоуси — работали менялы — их было много, но никто их не трогал, хотя курс, по которому менялы предлагали «ченч», был не то чтобы завышенный, он был просто-напросто грабительский. Сажать бы этих менял в кутузку. Но тем не менее у менял можно было купить и фунты, и доллары, и рубли советские, и настоящие золотые монеты, не только персидские, а и английские, французские, голландские… И что интересно — случаи обмана здесь не были зафиксированы. Небрежно отлитую из мотка проволоки медяшку вместо настоящей монеты здесь не подсовывали. Как и не подсовывали броскую на вид бранзулетку вместо подлинного золотого украшения. Не обманывали и в каменьях. В Иране не принято обманывать.
И внешним видом своим менялы отличались от прочей торговой публики — одеты они были очень тщательно, как настоящие банкиры, иногда даже — с иголочки, по-европейски, вели себя независимо, никого и ничего не боялись. Всякие революции, бесчинства стражей, голод, толпы погромщиков, затемнения по вечерам — Тегеран боялся налетов иракской авиации, шла война, — прочие хитросплетения жизни они считали обычной нелепицей. Шебаршин так и написал впоследствии: «Менялы смотрят на всю происходящую вокруг нелепицу без трепета, есть у них какой-то свой ангел-хранитель, берегущий и от бунтовщиков, и от властей. Кажется несведущему, воспитанному в другой традиции иностранцу, что вот-вот взревут мотоциклы, зазвенят разбитые лотки и витрины, налетевшие молодчики соберут сокровища в кожаные мешки, пока их сообщники держат под дулом автоматов перепуганных, дрожащих менял и случайных прохожих. Или же, думается чужестранцу, появятся строгие молодые бородатые люди, тоже с автоматами, вежливо, но твердо попросят спекулянтов-менял проследовать в автофургон с решетками на окошках, а лотки опечатают и бережно перенесут в надежные места для составления описи. Ошибка! Ошибка! Плохо знаете Иран! Исчезают товары, исчезают люди, жизнь становится суше, тяжелее, тревожнее, но золото поблескивает на зеленом сукне, и радугой переливаются вееры банкнот на перекрестке улиц Фирдуоси и Манучехри…».
Никто никогда этих людей не тронет. Шаткой оказалась власть шаха — слетел правитель, а менялы остались; укатилась в никуда вместе со своими творцами первая иранская революция, очень короткая, названная антишахской, а менялы как были, так и остались на своих местах; пришли жестокие хомейнисты — тоже считающие себя революционерами, — перевернули вверх дном всю страну, перешерстили Тегеран вдоль и поперек, но менял не тронули… Ни одного. Словно бы люди эти были некой неприкасаемой кастой.
Следом за конторами менял на улице Манучехри располагались ковровые магазины. Персидские ковры славились на весь мир. Они относились к таинственным предметам детства Шебаршиных, одно только сочетание двух простых слов «персидский ковер» рождало некую магию, колдовской восторг внутри, и в тесной комнатушке, расположенной на втором этаже старого деревянного дома, кособоко смотревшего на Четырнадцатый проезд Марьиной Рощи, мгновенно возникал сказочный свет, завораживал Леньку Шебаршина…
Тогда он еще не знал, что будет работать на земле, среди мастеров, которые эти ковры ткут. Не знал, правда, и другого: что потомки этих мастеров будут крушить дом, в котором он жил в Тегеране, исторический зал, где было принято решение, изменившее судьбу мира, будут крушить само время… Ослепленные люди страшны, это Шебаршин познал как никто другой, очень хорошо — на себе познал, вот ведь как.
Раньше ковры покупали в основном иностранцы, покупали охотно — в любом европейском доме персидский ковер — это мечта; но хомейнисты вымели из страны иностранцев — уехало ни много ни мало триста тысяч человек. А это были в основном люди небедные, с туго набитыми кошельками, их присутствие в Тегеране сказывалось на уровне жизни не только Тегерана — едва ли не всей страны.