Тайны японского двора

После пережитых треволнений веселый шум колес и автомобилей производил на нее приятное впечатление.

Колоссальная столица с такой массой новых для нее людей, новая обстановка в европейском отеле и наконец новое, полное очарований чувство молодой любви в совокупности открыли новые страницы жизни этой развитой и впечатлительной натуры.

Напрасно барон звал ее назад: Хризанта не могла оторваться от дивной панорамы Парижа.

— Милая, тебя могут заметить, — говорил он ей.

— Ничего… Здесь таки хорошо, — возражала она.

Подали кофе с ликерами и барон настоял на том, чтоб Хризанта вернулась.

Она нехотя, медленным шагом, задумчиво глядя куда-то вдаль, села на свое место.

— О чем ты думаешь? — ласково спросил барон.

— Обо всем, — нехотя ответила Хризанта.

— Ты так неосторожна, дорогая. Не забудь, что нас теперь, наверно, разыскивают. По крайней мере, я в этом убежден, а потому назвался у консьержа гофратом Рейницем, а тебя записал испанкой Клейо де-Барселон. Запомни это имя.

Принцесса улыбнулась.

— Знаешь, дорогой, я так счастлива, что даже не грущу о смерти моего бедного брата. Ведь это, в сущности, нехорошо, как ты думаешь?

— Это доказывает, что ты действительно любишь. Ах, дорогая, если женщина действительно любит, то готова для предмета своей любви забыть все на свете. Мнение родных, общественное мнение, привычки, родина — все это отступает на второй план, а на первом красуется кумир, которому она поклоняется. Но таких женщин так мало, что и любовь в высоком значений этого слова стала редким исключением.

— Я тебя люблю именно так, как ты говоришь. Я только теперь понимаю, что есть любовь и любовь. Только такое самоотвержение может создать то полное счастье, каким теперь я наслаждаюсь, когда каждая фибра души моей имеет только одно желание — видеть и слушать тебя, твой ласковый голос, быть так близко возле тебя…

Хризанта подошла к барону и, положив руку на плечо его, ласково и любовно смотрела ему в глаза.

— Я так счастлива, что не думаю, чтобы судьбе угодно было продлить надолго это неземное очарование.

— Зачем такие мрачные мысли? — возразил барон.

— Я сама не знаю, почему мне в голову приходят такие мысли, но только мать всегда говорила, что счастью на земле уделяются часы, а несчастью — годы.

— Это, положим, верно. Но нам не следует сокращать эти часы счастья мыслью о возможном несчастье. Мысль о несчастье уже заставляет человека чувствовать себя подавленным, прибавляя к любви горькую отраву. Чему быть — того не миновать, дорогая! Но осторожность, конечно, не мешает.

— Чем же я так неосторожна? — спросила Хризанта.

— А как же! Разве это благоразумно, выходить на открытый балкон, когда, по всей вероятности, тебя все-таки ищут. Один неосторожный шаг — и мы очутимся перед массой всевозможных осложнений.

Барон, прижав к себе Хризанту, продолжал:

— А вдруг тебя заметят японские шпионы, которых здесь в Париже такая масса?

— Ты прав, я буду осторожнее, — ответила принцесса.

— Меня преследует одна мысль.

— Какая?

— Что, если ваш посол поручил агентам похитить тебя?

— Меня?

Хризанта рассмеялась.

— Ну, не говори… Относительно администрации Парижа я спокоен, и хотя сам немец, но с глубоким уважением отношусь к jus ho-minis современного французского республиканского режима.

— При чем тут республиканский режим? — удивленно спросила Хризанта.

— Тут не Япония; тут нет произвола токийской полиции, которая, здорово живешь, забирает любого иностранца, сажает его в тюрьму, и если об этом не узнает консул или посланник иностранной державы, его подвергает всяческим мучениям, а то доводит до самоубийства,

— Ты меня пугаешь. Зачем меня станут убивать?

— Я этого не думаю, но просто боюсь подвохов со стороны вашего посла.

Послышался стук в дверь.

Вошел метрдотель.

— Мосье, не знаете ли вы случайно барона фон-дер-Шаффгаузена?

— По какому праву вы ко мне врываетесь с такими глупыми вопросами? — резко оборвал его барон.

— Простите, но тут сейчас получены два письма и оба адресованы на занимаемый вами номер.

— Какое мне дело до разных писем! Прошу оставить нас в покое, — чуть ли не закричал барон, указывая жестом на

Метрдотель сконфуженно удалился.

— Хризанта, ты видишь, наше убежище уже открыто, — мрачно сказал барон.

— Что же нам делать?

Барон позвонил.

— Спросите у консьержа, от кого в наш, двадцать седьмой, номер приносили письма, — обратился барон к вошедшему лакею.

Хризанта не спускала глаз с барона. Она следила за каждым его движением.

Лакей ушел и тотчас вернулся.

— Письма принес какой-то господин, подъезжавший в посольском экипаже, как кажется, японского посольства, — доложил лакей.

— Где он? Уехал?

— Нет, мосье, он ждет на площадке и беседует с метрдотелем.

— Попросите этого господина зайти ко мне в номер, — промолвил барон, вставая со своего места.

Лакей ушел.

— Хризанта, спрячься за драпировку, — сказал барон, указывая на отделенную от номера часть комнаты, за которой скрывалась кровать.

Хризанта безмолвно повиновалась.

— Войдите, — сказал барон, услышав легкий стук в дверь.

Вошел секретарь японского посольства.

— Чем могу служить? — указывая на кресло, спросил барон.