Тайная жизнь растений

— Если бы вы были той, кем себя называете, вы не приняли бы моего предложения, — убеждал я ее. — Брат болен — физически и морально, раз в месяц я вожу его в мотель, и это своеобразное лекарство, которое помогает предотвратить приступы, но ни мне, ни ему это не приносит спокойствия и облегчения, — говорил я. — Мне жаль, что пришлось все это рассказывать вам, и, поверьте, я далек от того, чтобы гордиться тем, что попросил вашей помощи, да еще и открыв вам такие подробности, — продолжал я. — Вы хотите унижений и поношений, но кому от этого будет лучше? Так вы не поможете брату, ему не это нужно от вас, поэтому, пожалуйста, перестаньте винить себя, — убеждал я ее.

Сунми, которая до сих пор молча слушала меня, в конце концов уткнулась лбом в стол и заплакала.

— Что же делать? Что же мне теперь делать…

Я представлял себе, как дотрагиваюсь до ее плеч. При этом неподвижно держал руки под столом. У меня мокрые от пота ладони. Я тихонько вытер их о брюки. Как предчувствие, в кафе снова звучит та песня:

Вот моя душа, для тебя слепила ее.
Так давно она ждет лишь тебя —
Долго ли ждать еще будет сердце мое?
Неужели не взглянешь хоть раз?
Пока душа не растаяла,
Пока не сгорела дотла, как свеча,
Сделай фото души моей, мастер.
Пока она, как огонь, горяча.

27

Не знаю, стоило ли делать то, что делал я. Тут нечего было скрывать, нечего стыдиться, но едва ли мои поступки были правильными. О чем я могу заявить с уверенностью, так это о том, что мои действия целиком и полностью соответствовали сложившейся ситуации. Я читал в какой-то книге, что, принимая решение, нужно отталкиваться от ситуации, рассуждать, что своевременно в данный момент, что нет. Там было написано, что если человеком движет любовь, то все, что он делает — благо. Для меня это автоматически значило, что если мотив поведения — не любовь, то благом действия человека назвать нельзя. И я никак не мог понять, что же это получается — можно сделать любую гадость и оправдать ее любовью, а можно быть хоть сто раз положительным, но без любви это не будет иметь никакой ценности? Но теперь мне все стало ясно. Я воспринял эту модель ориентации по обстоятельствам как руководство к действию. Такая жизненная позиция будто специально создана для меня. Любовью оправдывается все. Любовь — это единственное, что может решить все проблемы.

Мне было тяжело уезжать из города — в ушах до сих пор звучал плач Сунми:

— Что же делать? Что же мне теперь делать… Я не знаю.

Не тогда ли я подумал, что должен защитить ее? Как я понял, что кроме меня, нет никого, кто мог это сделать? По-моему, эта мысль пришла мне в голову, когда мы еще сидели в кафе. Вытирая влажные от пота руки о брючины, я шептал про себя, что должен защитить Сунми. Попрощавшись с ней, я брел по улице, покрытой паутиной солнечных лучей, и повторял: «Защитить ее это мое право, но даже если бы это был только мой долг, я положил бы за нее жизнь». Я извинился перед ней за все, что было в кафе, но никогда я не испытывал такое чувство близости с ней, как в те минуты, что она плакала, склонив голову к столу.

Но как именно я собираюсь ее защищать? У меня не было никакого конкретного плана. Она вернулась в библиотеку, а я пошел к остановке автобусов на Сеул, которую она показала мне. Что же делать?.. Несколько раз я как будто вживую слышал ее голос и оборачивался. Мне казалось, что она упала в пропасть — на самое дно страдания. Если бы я мог, как мне хотелось вытащить ее оттуда! Но по силам ли мне это, — спрашивал я себя. Тогда я снова подумал о той пропасти, в которую она угодила. Эту яму вырыл для нее муж сестры. Это он заставил ее смотреть на себя, как на проститутку. Это он сделал ее такой. Во мне кипела ненависть к этому человеку.

Он сделал несчастной не только ее. Я подумал о брате. Подумал о матери, которая так гордилась своим «первенцем», что ее не могла не сломить его внезапная болезнь; вспомнил я и о том, как этот человек унизил меня самого. Ненависть к нему пронзала мое сердце, неслась по сосудам, отравляла плоть, сокрушала кости, меня распирало от ненависти. Я пнул ногой ствол дерева, растущего на обочине дороги. Этот подлец должен видеть мою ненависть. Это чувство во мне было едино с любовью к Сунми. Ненавидя его, я словно доказывал мою любовь к ней. «Ненависть, проросшая из любви, или любовь, источник которой — ненависть. Это прекрасная, святая ненависть», — я шептал эти слова, как заклинание. Я понимал — любование такими чувствами и мысль о том, что эта ненависть равнозначна преданности Сунми, толкает меня к краю пропасти. Но я ничего не мог с собой поделать. Другой дороги для меня не существовало.