Тайная жизнь петербургских памятников

Гламурный антураж памятника заставляет вспомнить об одном удивительном эпизоде из жизни Тургенева. Речь идет о «лондонском сумасбродстве», известном нам по воспоминаниям графа Владимира Соллогуба, записавшего устный рассказ самого Ивана Сергеевича. Как-то раз писателю довелось посетить, сказали бы сейчас, сверхэлитный лондонский клуб («высокотонный» – вслед за Тургеневым повторяет мемуарист). Неестественность обстановки потрясла Тургенева: «Уже с передней меня обдало холодом подавляющей торжественности этого дома». Мало того, что Тургенев был принужден явиться в белом галстуке, – «иначе нас бы не впустили» (вероятно, как и памятник без галстука не впустили бы в этот сквер), – он был еще изумлен и напуган «священнодействием» дворецких, «гораздо более… походивших на членов палаты лордов». Подавая бараньи котлеты, они с необыкновенной торжественностью объявляли: «First cotlett», «second cotlett», «third cotlett». «Я чувствовал, что у меня по спине начинают ходить мурашки…» Тургенева обуяло, по его словам, «какое-то исступление». «Мочи моей нет!.. душит меня здесь, душит!.. Я должен себя русскими словами успокоить!» Вот они, эти слова, которые он, ударив кулаком по столу, «принялся, как сумасшедший, кричать»: «Редька! Тыква! Кобыла! Репа! Баба! Каша! Каша!» – спустя годы, тургеневские выкрики станут предметом дотошного лингвистического анализа Романа Якобсона.[14] Знаменитый языковед и семиотик отнесся с неподдельной серьезностью к тургеневскому эксцессу.

Памятникам не безразлично, на что они смотрят. Тургенев, опирающийся на трость, глядит на киоск, в котором продают блины. Этот киоск не просто «элемент контекста». Тот факт, что киоск был установлен практически одновременно с памятником, убеждает нас в одном: оба они, киоск и памятник, представляют своего рода ансамбль. Стоит приглядеться к блинному репертуару. Несколько лет его украшением был «блин с маком по-колумбийски» (изготовление прекращено в 2006-м), большую долгопродажность демонстрируют блины «греческий» и так называемый «e-mail с грибами в сливках». Справедливости ради надо сказать, что здесь продаются и обычные блины, но, пожалуй, именно этот недоступный пониманию Тургенева «e-mail с грибами в сливках», может, и есть та последняя капля, переполняющая чашу терпения невольного заложника гламура. Известно: памятники безъязыки. Но, восстав, бронзовый Тургенев способен огорошить всех видом своего кривобокого, почти клоунского костюма, словно застегнутого не на ту пуговицу, и это было бы равносильно тому, если бы он – «в исступлении» (как тогда) – прокричал русское слово:

– Блин!

Март 2007

Незрячая с книгой

Среди блочных строений хрущевской поры, чуть в стороне от проспекта, названного именем одного из двадцати шести бакинских комиссаров, эта скульптурная композиция с колонной коринфского ордера выглядела бы неуместно, если бы не вывеска на здании рядом – «Специальная (коррекционная) школа-интернат № 1 имени К. К. Грота». Ему и памятник – Константину Карловичу Гроту, основателю Попечительства о слепых и первому председателю его совета.

На проспект Шаумяна школа-интернат для слепых и слабовидящих переехала в начале шестидесятых, а вместе с ней и памятник. До того и школа и памятник находились на Аптекарском острове – на улице Профессора Попова, в прошлом Песочной. Размещалась школа-интернат в историческом здании Александро-Мариинского училища для слепых, основанного Гротом. Большой кирпичный дом (№ 37) стоит до сих пор. Когда-то он строился с учетом немецкого опыта и был максимально приспособлен к нуждам слепых. Но сегодня к судьбам незрячих здание отношения не имеет; о его прежнем назначении напоминают лишь чудом сохранившиеся перила на лестнице – дополнительные, вдоль стен.

«Государственный деятель, филантроп и гражданин» – так назвал Грота один из выступавших на открытии памятника. Был октябрь неспокойного 1906-го. Губернаторствовал бы тогда Грот где-нибудь, как когда-то в Самаре, возможно, и в него бы бросили бомбу. В Самаре между тем до сих пор вспоминают Грота добрым словом – городской публичной библиотеке, достаточно сказать, он подарил свое уникальное собрание книг. В Петербурге был на высоких постах, входил в Государственный совет. Где бы он ни служил, всюду занимался делами что ни на есть реальными – например, разработкой акцизной и тюремной реформ… В возрасте, который называют преклонным, целиком отдался идее помощи слепым. С присущей ему неугомонностью, ездил в Германию изучать опыт организации школ для слепых – ничего подобного в России не было…