Тайная жизнь пчел

— Там раскупориватель, где мы снимаем с сот воск. Затем воск пропускается через ту плавильную печь.

Я проследовала за ней, наступая на кусочки и крошки сот, которые были повсюду, вроде катышков пыли в обычных помещениях. Она остановилась возле большого металлического бака в центре комнаты.

— Это центрифуга, — сказала она, похлопывая по стенке, словно это была хорошая собачка. — Можешь забраться и посмотреть.

Я поднялась по лесенке с двумя ступеньками и заглянула через край, а Августа тем временем щелкнула выключателем, и на полу, ворча, заработал старый мотор. Центрифуга завращалась — сперва медленно, но постепенно набирая скорость, как аппарат для сладкой ваты на ярмарке. Вокруг распространился райский запах.

— Центрифуга отделяет мед, — сказала она, — Выкидывает все плохое и оставляет только хорошее. Я думаю, было бы неплохо сделать подобную штуку и для людей. Чтобы просто кидать их внутрь, и предоставить центрифуге заботу об остальном.

Я взглянула на нее: она смотрела прямо на меня своими глазами цвета имбирного печенья. Когда она говорила про людей, то имела в виду меня, или же у меня паранойя?

Она выключила мотор, и, после нескольких щелчков, ворчание прекратилось.

Наклонившись над коричневой трубкой, торчащей из центрифуги, она сказала:

— Отсюда мед попадает в экранный бак, затем в нагревательную емкость, и, наконец, в бак-отстойник. А здесь медовый терминал, где мы наполняем ведра. Ты быстро во всем разберешься.

Вот в этом я сильно сомневалась. В жизни не попадала в столь сложное положение.

— Ладно. Полагаю, ты тоже хочешь отдохнуть, как Розалин. Ужин в шесть. Ты любишь печенье из сладкого картофеля? Это фирменное блюдо Маи.

Когда она ушла, я легла на свободную кровать и стала слушать, как дождь выбивает дробь по жестяной крыше. У меня было ощущение, что я путешествовала долгие недели, сражаясь со львами и тиграми, продираясь через джунгли, пытаясь добраться до Затерянного Города Брильянтов в Конго, что как раз было сюжетом последнего фильма, который я смотрела на утреннем сеансе в Силване. Я чувствовала, что чем-то связана с этим местом, но с тем же успехом я могла бы попасть и в Конго, настолько мне было здесь все незнакомо. Жить в цветном доме с цветными женщинами, есть с их тарелок, спать на их белье — я не была против, но для меня все это было абсолютно ново, и моя кожа никогда еще не казалась мне такой белой.

Т. Рэй считал, что черные женщины не могут быть умными. Поскольку я намерена сказать здесь всю правду (а это значит — ее худшие части), я считала, что они могут быть умными, но все же не такими умными, как я — белый человек. Однако, лежа на кровати в медовом домике, я могла думать только одно: Августа — такая умная такая культурная, и это меня удивляло. Так я поняла, что глубоко во мне тоже жила предвзятость.

Когда Розалин очнулась ото сна, еще прежде, чем она подняла голову от подушки, я спросила:

— Тебе здесь нравится?

— Думаю, да, — сказала она, силясь принять сидячее положение. — Пока что.

— И мне нравится, — сказала я. — Так что я не хочу, чтобы ты сказала что-нибудь, что может нам все испортить, ладно?

Она нахмурилась и скрестила руки на животе.

— Например?

— Не говори ничего про картинку Черной Марии, что лежит в моей сумке, ладно? И не упоминай мою маму.

Она принялась заплетать распустившиеся косички.

— Чего это вдруг ты решила делать из этого секрет?

У меня не было времени, чтобы раскладывать по полочкам свои причины. Мне хотелось сказать: Потому что я просто хочу побыть нормальной — не беженкой, ищущей свою мать, а обыкновенной девочкой, приехавшей летом погостить в Тибурон, Южная Каролина. Мне нужно время, чтобы завоевать доверие Августы, чтобы она не отослала меня обратно, как только узнает что я натворила. И все это было правдой, но в то же время я понимала, что это не может полностью объяснить, почему мне так не хочется говорить с Августой о своей матери.

Я подошла и стала помогать Розалин заплетать косички, заметив, что мои руки слегка дрожат.

— Просто пообещай мне, что ты ничего не скажешь.

— Это твой секрет, — сказала она. — Делай с ним что хочешь.

* * *

На следующее утро я рано проснулась и вышла наружу. Дождь прекратился, и солнце проглядывало сквозь разрывы в облаках.

За медовым домиком во все стороны тянулся сосновый лес. Я насчитала четырнадцать ульев, стоящих вдалеке под деревьями. Они сверкали белизной и казались размером с почтовую марку.

Накануне вечером во время ужина Августа сказала, что у нее двадцать восемь акров земли, которые оставил ей дедушка. Любой человек может затеряться в этаком городке в двадцать восемь акров, тем более девочка, вроде меня.