Тайная жизнь

(Небо всегда упорно являло нам образ матери. Прогнозы погоды даже в наименее сельскохозяйственных, наиболее промышленных странах собирают огромное количество слушателей и телезрителей. Они привлекают больше внимания, чем религия, спорт, войны и мифы: у предсказаний ясной, солнечной и пасмурной, дождливой погоды — аудитория, ни с чем не сравнимая.)

Кто из нас, просыпаясь по утрам, первым делом не задирает голову к небу, как в первый день жизни, и не ищет там ответа?

Кто не вопрошает небесный прогноз и не считывает в нем образ грядущего дня?

Силы небесные, вы меняетесь в лице!

Порой это не небо, а само настроение жизни меняется в лице.

Силы небесные, как вы вдруг изменились!

Вы больше меня не любите?

Все впечатления души отпечатываются на лице, подобно тому как грядущий день записан на небесах, когда мы встаем, открываем окно, раздвигаем ставни и поднимаем лицо к небу.

*

Желания подступают и отступают, как волны, которые порой выплескиваются на берег. Мы идем только по насыпи. Плотина прорвана с самого рождения. Прежде чем извергнуть из себя будущего ребенка, женщина на сносях теряет воды.

*

Все мы навеки в плену океана своей страсти.

Глава четырнадцатая Ночь

По вечерам желтое море наступало на порт Атрани.

Лишь несколько белесых лепестков качались на волнах. Это были лунные отблески.

Тени вдали все удлинялись, пока наконец не спускались сумерки и не окрашивали горизонт какой-то непонятной кровью, струящейся с неба.

В ритме собственной крови я слышал безмерную потерю — бесконечную, сладкую, невосполнимую, пульсировавшую в том же ритме.

Казалось, у неба внутреннее кровотечение, выплескивающееся на воду.

Наступающая ночь дарует слабость, которая погружает тело в сон.

Какая ночь наступает с приходом ночи?

Всегда одна и та же вечная ночь.

Ибо нет ночи, которая не была бы вечной.

Под конец каждого дня наступает вечная ночь.

Каждый раз, под конец каждого дня, снова приходит бесконечная звездная ночь. Она всегда здесь. А вот по утрам, когда в болезненном свете зари просыпается томление тела и беспощадное наше сознание, совсем не всегда настает безупречно ясный, лучезарно-светлый день.

*

Аргумент касательно сна. Я полагаю, что сон не хочет ночи, в которой он тонет.

Более того, я полагаю, что можно сказать, что животные и люди, засыпая, бегутот тьмы.

Ночное забвение гораздо сильнее ночи, уничтожающей образы. В нем есть мысль. В нем есть любовь.

Когда мы закрываем глаза и смотрим сны, мы все равно видим, во что бы то ни стало видим образы, мы не полностью погружены в сон.

Видеть сны — значит бежать от тьмы, заволакивающей глаза млекопитающих, то есть зверей, которые для воспроизведения своего образа предпочли потаенное и темное вынашивание.

В образах есть что-то общее с бегством, а лазейка — это мрак, самое сердце мрака, от которого сон обороняется при помощи зрительных образов — стихийных, непроизвольных. Человек видит сны не потому, что ему так хочется. Возможно, стыдливость, непонятная человеческая выдумка, родилась раньше человека; во всяком случае, она так часто посещает его сновидения, что задаешься вопросом: а ведь пугающий бесформенный мрак, пожалуй, более непристоен, чем сновидения?

Впрочем, некоторые психозы менее устойчивы к непристойности, чем сновидения и кошмары (последние — не более чем неудачное прочтение сновидений, плохо подготовленное чтение текста, всегда ошеломленного собственными повторами. Сновидение — это еще и лихорадочная тоска по прошлому).

*

Сновидение желает, чтобы исполнилось желание, воплощает его в галлюцинации, сближающейся с ним по форме; оно заочно, in absentia [42], сливается с тем, чего ему недостает.

Это опережающее visio [43]. Необоримое зрение. Неотвратимая видимость.

Второй аргумент таков: будущее, по-видимому, берет начало в сновидении.

Скопления звезд в небе ( sidera) были вроде животных: ежегодно уходили и возвращались, жили, и их приход возвещал новое время года — так появление стада возвещает плотоядных хищников, которые его выслеживают, и парящих над ним стервятников.

Любовь тоже есть сон, который сбывается: в нем повторяется переживание матери и младенца, возвратно-поступательное движение от лица к лицу, вечное мерное движение от лица к лицу, ощущение собственного «я», проступающее в отношении между ворожащим и завороженным.

Еще до разделения на две разные формы, между которыми возможна эта ворожба, любовь позволяет уловить подлинность ощущения (матери к зародышу) и подлинность мысли в глубине речи (означающего к означаемому).

Все эти открытия иллюзорны, поскольку совершались в разное время. Они не поддаются синхронизации. Они анахроничны. И все же они хорошо знакомы любовникам: словно в них внезапно с вулканической яростью врывается то, что было когда-то прежде.

*