Тайная доктрина Третьего Рейха, или Во что верил Адольф Гитлер

Молодой Гитлер, посещая Военный музей в Берлине, где висел мундир его кумира, и чью историю он знал в мельчайших подробностях, мог не только часами бродить по залам воинской славы. Особое восхищение он испытывал, рассматривая головы умирающих воинов на карнизах и замковых камнях, исполненных гением Шлютера. Сделанные в виде украшений, они вызывали неистовое восхищение у того, кто мечтал сражаться за великие германские идеалы. Говоря о Шлютере, Адольф подчеркивал:

– Он, безусловно, величайший художник своего времени. Даже Микеланджело не сотворил ничего лучше или более реалистически.

Бывший храбрый солдат Гитлер идеализировал смерть.

В 1914 году, когда разгорелась Первая мировая война, Адик был среди тысяч жителей Мюнхена, пришедших к зданию Военного министерства на второй день после объявления мобилизации. Его, ликующего среди толпы, по случаю объявления войны собравшейся 1 августа на площади Одеонс-плац, и запечатлел Генрих Хофманн, будущий личный фотограф фюрера. «Я и сегодня не стыжусь сказать, что, захваченный порывом восторга, я опустился на колени и возблагодарил небо»,  – признавался Гитлер.

Удушливая атмосфера, исходящая с Балкан еще с начала века, накаляла ситуацию до тех пор, пока не разразилась первая Балканская война, как предвестник еще более кровавых бурь на континенте. Но лишь с ликующими возгласами «К оружию!» и громыханием пушек на полях Первой мировой войны Европа – как истомленная ожиданием самка – оплодотворялась кровавым хаосом, из которого созидалась чудовищная и неведомая новая эпоха.

Это кажется неправдоподобным, но люди шли на призывные пункты с цветами и криками «Ура!», а из распахнутых окон и с балконов их приветствовали нарядные дамы, размахивая оголенными ручками и провозглашая «Виват!» тем, кому никогда уже не стать победителями. «В Германии эти дни воспринимались как небывалое единство нации, и царил восторг сродни религиозному», – определил тогдашнее состояние немецкой нации один из исследователей.

«Сердце, переполняемое гордым счастьем», впервые так ясно ощутило цель в жизни; уже 3 августа Гитлер подает прошение на имя короля Баварии с просьбой разрешить ему, австрийскому подданному, поступить добровольцем в один из баварских полков. Австрию, в которой он родился, эту презираемую им Габсбургскую империю, он единой и близкой сердцу родиной не признавал; но и в Германии он не был еще полноценным немцем-гражданином.

Волей судьбы или в силу халатности баварского фельдфебеля, но в начале сентября австриец А. Гитлер уже маршировал в составе 16-го баварского резервного пехотного полка немецкой армии, чеканя парадный шаг перед королем Людвигом III Виттельсбахом (1845–1921). Вместе с товарищами Адольф оказался на Западном фронте, познавая первые печальные цифры арифметики боев. На протяжении войны он был связным, доставляя приказы из штаба полка на передовые позиции, и эта служба, требующая особой храбрости, как нельзя лучше подходила для одиночки, коим и был добросовестный ефрейтор Гитлер. Биографы фюрера не скупятся на нелестные эпитеты, отказывая ему в индивидуальности и самобытности, когда подчеркивают, что в те годы этот человек был слишком углублен в свои размышления («сидел часами с каской на голове, и никто не мог вырвать его из этой апатии») и потому не оставил приятных о себе воспоминаний у сослуживцев. Однако именно эта черта, – самоуглубленность – приветствуется биографами всех других, творческих личностей, словно свидетельствуя об избранности и гениальности. Можно лишь посетовать, как легко меняются наши оценки в зависимости от объекта.

Отчуждение с сослуживцами происходило по большей части оттого, что Адольф не разделял их банальных забот и разговоров, их солдатских привычек, их скабрезных историй и похотливого мужского гогота. «Ничто я так не ненавидел, как эту грязь»,  – припомнит о тех временах сам отшельник. И житейской грязи предпочтет чтение Шопенгауэра, Ницше, Гомера и Евангелия, накапливая в себе непостижную философскую суть. «В своем одиночестве, в своей сиротливой уединенности он находил сознание своей особой избранности», – констатирует биограф фюрера И. Фест. И добавит: «В противоположность опыту предыдущих лет война была для Адольфа Гитлера великим положительным моментом его формирования, «огромным впечатлением», «грандиозным», «столь счастливым», как он сам сформулирует, превознося полученный опыт, имевший для него решающее, религиозное значение».

Между тем все участники тех давних событий сходятся во мнении, что одержимый чувством долга по отношению к «священной борьбе» за обновленную Германию, ефрейтор Гитлер проявил себя незаурядным храбрецом, и награды, полученные им во время службы в рядах пехотного полка (именовался еще по имени своего командира полком «Лист»), вполне заслуженные. Стоит напомнить, что за время войны Адольф Гитлер получил награды: Железный крест 2-го класса (2 декабря 1914 г.), Баварский крест за военные заслуги 3-го класса с мечами (17 сентября 1917 г.), Полковой диплом за выдающуюся храбрость (9 мая 1918 г.), Железный крест 1-го класса (4 августа 1918 г.; редчайший случай для рядового), Баварский служебный знак отличия 3-го класса (25 августа 1918 г.). Восхищаясь его патриотическим усердием, однополчане вместе с тем уверовали, что его присутствие несет им удачу; «Если Гитлер рядом, то ничего не случится», – говаривали солдаты. Столь высокий авторитет он заслужил ценой мужества и хладнокровия, которое сохранял даже под шквальным огнем.

Тогда же этот чудак проявил нежную привязанность к животным, – его милым другом стал белый терьер-«перебежчик» Фоксль. Три года собака верно служила новому хозяину, пока какой-то завистник не украл ее, оставив лишь воспоминания в виде нескольких фотографий.

«В те годы я был солдатом и не хотел заниматься политикой, я вообще ничего не желал знать о политике»,  – утверждал Гитлер. Однако существуют известия, что в 1916–1917 годах Гитлер все же приобщился к политике. В то время он провел пять месяцев в Германии; после легкого ранения в левое бедро 7 октября 1916 года его направили на излечение в лазарет в Беелице под Берлином. «Прошло два года как я не видел родины, – срок при таких условиях бесконечно большой. Я с трудом мог представить себе, как выглядит немец, не одетый в военную форму».