Тайна жрецов майа

Прислоняясь головой к колену гигантской каменной колонны-воина, Кетсалькоатль не думал о том, что он скажет своему народу. Он знал, что там, внизу, на главной площади, собралась вся тольтекская знать, весь цвет славного города Толлана. Стоя на вершине пирамиды в прохладной тени своего храма-дворца, он не мог видеть робкие взгляды одних и дерзновенно-смелые других, одинаково устремленные сюда, к змеевидным колоннам, мимо которых ему предстояло пройти. Но всем своим разумом, всем своим существом Кетсалькоатль угадывал то тревожное и даже зловещее, чем жила ожидавшая его появления толпа. Ему захотелось бросить все и уйти в свою любимую желтую комнату, туда, где он еще надеялся увидеть свою Шочитль, свой Цветок, свое счастье. Он не удержался и даже обернулся, ощутив сзади чей-то пристальный взгляд, но там, в глубине храма, Кетсалькоатль увидел лишь пять неподвижных фигур жрецов со скрещенными на груди руками. Путь к оступлению был отрезан, и Кетсалькоатль шагнул вперед.

Все ждали выхода Кетсалькоатля, и все же его появление оказалось внезапным; из зияющей пустоты черного проема между колонн медленно вышел на яркий солнечный свет высокий худой человек в длинном белом покрывале. Взлохмаченная грива совершенно седых волос и огромная борода обрамляли смертельно бледное, некрасивое, почти уродливое лицо правителя-полубога Толлана. Он шел прямо на толпу, и люди в богатых ярких одеждах расступались перед ним, образуя живой коридор. Но чем больше углублялся Кетсалькоатль в эту неподвижную людскую массу, направляясь к центру площади, где возвышалась каменная трибуна, тем явственнее ощущал, как тает оцепенение, охватившее было толпу при его появлении, а вместе с ним и его безграничная власть над судьбами этих людей. Там, наверху, он казался им недоступным божеством; здесь же, на площади, был высокий сгорбившийся старик, обессиленный болезнью и безрассудным беспутством. Его взлохмаченные волосы, борода, необычная бледность лица могли вызвать у них лишь смех или в крайнем случае сострадание.

Вначале кто-то тихо хихикнул, потом засмеялся, нет, захохотал громко и заразительно.

Старик уже взобрался на каменную трибуну. Он повернулся в сторону смеющегося и крикнул:

- Люди Толлана! Я проклинаю вас...

И тогда захохотала, засвистела и заулюлюкала вся толпа. Людей охватило безумное веселье, им было невыносимо смешно смотреть на нелепую фигуру этого дряхлого старца, размахивающего длинными жердями рук, торчавшими из-под не менее нелепого белого балахона. Они видели, как он продолжает что-то кричать, как гримасничало его волосатое лицо, но от этого им становилось еще смешнее... И мало кто из тольтеков услышал последние слова Кетсалькоатля:

- ...Я проклинаю вас, но я вернусь!..

Жрецы храма Тескатлипока, упившись своей победой, опьяненные вновь обретенным могуществом, а может быть, просто пульке, только на утро следующего дня узнали, что Топильцин, названный по календарному дню своего рождения Се Акатль, осмелившийся именовать себя священным именем Кетсалькоатль, бежал во главе небольшого отряда личной гвардии в сторону бескрайнего моря, откуда каждый день приходило на земли тольтеков великое и могучее Солнце... Жрецы послали за беглецами погоню, приказав любой ценой настичь Топильцина и доставить его живым в священный город Толлан, где отступника ждал жертвенный алтарь храма Тескатлипока...

Побоище в Синалоа

Бескрайняя равнина утонула в ночной мгле. Все застыло, замерло, оцепенело. И только тишина, тягучая и густая, напряженно стучащая в висках ритмичными ударами пульса, безраздельно царствовала теперь над природой и людьми, забывшимися в мучительно-тревожном сне.

Где-то далеко-далеко жалобно завыл койот. Часовой вздрогнул. Взгляд его воспаленных от усталости и напряжения глаз невольно устремился туда, откуда прилетел этот щемящий душу звук. Но кругом была лишь темнота тропической ночи...

Трое суток без отдыха, еды и сна уходил отряд от преследователей. Трое суток, будто обложенный охотниками зверь, метался он по перевалам, среди глубоких ущелий горной гряды, стремясь вырваться из опасного окружения. И только на исходе четвертого дня, когда оставшиеся позади причудливые очертания горных вершин почти слились с линией горизонта, седовласый предводитель отряда разрешил вконец измученным людям столь долгожданный отдых. Воины падали там, где их застал приказ, мгновенно засыпая. И лишь один человек остался стоять; он не имел права спать. Ему поручили охранять покой немногочисленного отряда. То была великая честь. Только самого сильного, самого выносливого могли удостоить ее.