Тайна в черной рамке

– Зачем вы вчера возвращались к месту, где похоронили Освальда? – спросил Прокофьев.

Майский отрицательно качнул головой.

– Не вы хоронили?! – усмехнулся Динской. – Или Освальд сам зарылся?

Парень скривил губы, давая понять, что не желает общаться с ним.

– Может, его другие дяди убили? Те, которые ботиночки вам свои поносить дали!

Эксперты внимательно осмотрели дом, в котором задушили Освальда. Видимо, Майский и Гаврилов шли на дело в перчатках, отпечатков пальцев они не оставили, а ботинками своими наследили. В этой же обуви они вернулись к захоронению, в этих же ботинках Майского и взяли. Труп Освальда они привезли на его машине, на ней же и уехали. Машину эту они бросили, ее уже нашли. Хотя это уже и не суть важно.

– Наследили вы в доме у Освальда. Вы его вычислили, вы к нему приехали, вы его задушили, вы его похоронили, – наседал Динской. – Отпираться бесполезно!

В ответ Майский едва заметно скривил губы в ехидной усмешке.

– Наследили вы, – повторил Прокофьев. – Знаем мы, что это вы с Гаврилой Освальда убили. Пока не ясно только одно, – кто конкретно это сделал, ты или твой дружок. Гаврилов на тебя все валит.

Майский шумно выдохнул через нос, раздувая ноздри, но промолчал. Он не мог знать, что Гаврилова взять пока не удалось, но, возможно, кто-то шепнул ему на ушко, передав привет от главного босса. Свищ – самый настоящий наркоспрут, щупальца у него длинные, и дотянутся они до кого угодно.

– Кто Освальда задушил?

Майский качнул головой. Не душил он Освальда, и точка.

– Гаврилов задушил?

– Нет, – тихо или даже совсем не слышно отозвался раненый.

Он пошевелил губами, и в этом движении Прокофьев прочел слово «нет».

– А кто?

Чутье Прокофьева не подвело. Кроме Майского и Гаврилова, в доме побывал кто-то третий. Эксперты действительно обнаружили следы ног еще одного человека. Именно этот неизвестный и мог задушить Освальда.

В ответ Майский тихонько выдохнул, взгляд его замер и стал застывать, как остановившиеся капли воды на морозе. И дыхание остановилось.

– Врача! – крикнул Прокофьев.

Но вернуть Майского к жизни не удалось: его сердце остановилось навсегда.

Из больницы Прокофьев выходил в состоянии легкой задумчивости. Не сказал Майский, кто убивал, не признался, но выводы можно делать. Они с Гавриловым труп из дома выносили, они закапывали тело, они к захоронению вчера вернулись, они оказали сопротивление сотрудникам полиции. Следы их зафиксированы и в доме, и у могилы, от этих улик не отвертеться. Но все-таки был кто-то третий. Но разве не мог сначала появиться киллер, а потом уже Майский с Гавриловым, чтобы прибраться за ним?

– Не понял. – Голос у Динского тревожно дрогнул.

Он кивком указал на два «Гелендвагена», приближающихся к главному больничному корпусу со стороны ворот.

– Думаешь, Свищ?

– Если с охраной, то Свищ. Или Карамболь, – усмехнулся Динской.

Прокофьев кивнул. Карамболь и Свищ сейчас, что называется, в контрах, могут перестрелять друг друга, потому без охраны ни шагу. И передвигаются оба на «Гелендвагенах», и номера у них крутые, нули да единицы.

Машины остановились, из них выскочили крепкие парни в черных полупальто, как у Борща, один из них открыл дверь, появился Свищ, изнывающий от тяжести своего величия. Глянул на Прокофьева, на Динского, презрительно скривился. Они стояли у него на пути, он мог их или протаранить, или просто обойти. А еще его быки могли их просто перестрелять, но Свищ, похоже, не собирался впадать в крайности. И даже таранить Прокофьева с Динским не решился. Подошел, остановился, всем видом выказывая свое презрение. Четыре быка взяли его в полукольцо, прикрыв спину. Двое остались у машины.

– Маевский в триста восемнадцатой палате, – не здороваясь, сказал Прокофьев.

– Это ты о чем, начальник? – фыркнул Свищ и выразительно глянул на своего телохранителя, дескать, рук не распускать: грех обижать убогого.

– Это я о ком.

– Не знаю никакого Маевского, – нахмурился Свищ.

– А вот он тебя знает… – усмехнулся Прокофьев. – И кто Освальда заказал, знает.

– Неужели я?

– Да ты иди, иди, чего встал?

Доказательствами вины Свища Прокофьев не располагал, а без них бандита не прижать. Сказать ему, что нет у него улик, так он рассмеется в лицо и уйдет.

– Не знаю я никакого Маевского, – стараясь скрыть нервозность, повторил Свищ.

– И Освальда не знаешь?

– Ну Освальда, может быть, и знаю, – глянув на Динского, пожал плечами Свищ.

– И Борщев его знает… И много чего другого знает. Да ты ступай, Михаил Борисович, не стой, в ногах правды нет. Правда в суде.

– Какой еще суд? Ты меня, начальник, на пушку не бери!

– До суда еще следствие будет. Задержат, предъявят обвинение. И будет у тебя, дружок, другая охрана.

– Я тебе не дружок!.. – Свищ беззвучно шевелил губами, договаривая фразу нецензурными словами.

– Нет, конечно. Дружком ты будешь в камере. Пока не знаю, у кого.

– Слышь, ты!.. – рассвирепел Свищ. И сжал кулак, но не для того, чтобы наброситься на Прокофьева, похоже, он пытался привести себя в чувство. – Закончился Май! Нет его больше!