Тайна семьи Фронтенак

За каруселью Марли… Он не знал, что ему теперь делать – разве что лечь и заснуть. Умирать ему – бессмертному, – к несчастью, не было смысла. Этот путь ему был закрыт. Фронтенак знает, что нет ему исхода в небытие, что перед вратами гроба для него выставлена стража. В том мире, который он представлял себе, который видел, наступление которого чувствовал, ни одного человека больше не будет мучить искушение смерти, потому что это трудолюбивое, деловое человечество будет иметь вид, что оно живо, но будет мертво. Чтобы иметь выбор между жизнью и смертью, нужно быть личностью, человеком, отличным от всех остальных; нужно держать свое существование в своих руках, и мерить его, судить ясным взором.

Забавно было думать обо всем этом… Ив решил, что непременно расскажет Жан-Луи все то, что выдумал сейчас, стоя у входа в метро; он радовался тому, как удивит его, когда опишет грядущую революцию, которая надсмеется над всем самым сокровенным в человеке, разложит саму его природу до того, что уподобит человека членистоногим: пчелам и муравьям. Не будет больше вековых парков, простирающих ветви над одним лишь семейством. Сосны старых имений не будут смотреть, как год от года под ними растут одни и те же дети; в их бледных чистых личиках, воздетых к вершинам, они не узнают черты отцов и дедов этих детей в те же годы… «Это у меня от усталости бред, – думал Ив. – Хорошо бы уснуть! Не умереть, не жить – а уснуть». Он остановил такси и нащупал в кармане маленький флакончик. Поднес его к глазам и стал разбирать забавную надпись на этикетке – волшебную формулу: «Аллил пропил фенилметил диметиламина барбитурат пиразолона 0,16 г».

Жан-Луи провел эти часы, сидя сперва за столом напротив Мадлен, потом стоя, поспешно глотая свой кофе, потом за рулем авто, потом в конторе, неотрывно уставившись на приказчика Жанена, который докладывал о делах, и твердя про себя: «Иву ничто не грозит; у меня нет поводов для тревоги. Вчера вечером в вагоне он был так спокоен, как я давно уже его не видел. Вот именно: чересчур спокоен…» Он слышал, как дышит паровоз у перрона. Это дело не помешает ему поехать… вот Жанен, он инициативен, он страстно желает продвинуться – отчего бы не ввести его в суть? Сверкающие глаза молодого человека пытались разгадать, предупредить мысли Жан-Луи… И вдруг Жан-Луи понял, что вечером едет в Париж. Завтра утром он будет в Париже. И он сразу обрел покой, будто неведомая сила, со вчерашнего дня державшая его за горло, поняла, что может ослабить хватку, что человек покорился ей.

XXII

Из бездны услышал Ив, как с бесконечного расстояния прозвенел звонок; ему померещилось, что это звонит телефон, что из Бордо его извещают о болезни матери (хоть он и знал, что мама уже год с лишним как умерла). Но ведь она сию минуту была здесь, в комнате, где побывала всего однажды (она приезжала из Бордо специально в квартиру к Иву, «чтобы мысленно видеть его», как она говорила). Потом она здесь больше не появлялась – только этой ночью, так что Ив и теперь ее видел в кресле, у изголовья, без всякой работы в руках – она ведь умерла. Мертвые не вяжут и не разговаривают… Губы ее, однако, шевелились: она хотела сказать что-то очень важное, но не могла. Она вошла, как, бывало, входила в комнату в Буриде, если была чем-нибудь встревожена: без стука, осторожно повернув ручку и навалившись телом на дверь – вся поглощена своей тревогой, не замечая, что отрывает от книги, от сна, от приступа рыданий… Она была здесь, а из Бордо в телефон говорили, что она умерла, а Ив с ужасом глядел на нее, пытаясь разобрать на губах то слово, которое она никак не могла отпустить от себя. Звонок повторился. Что отвечать? Хлопнула дверь. Он услышал голос уборщицы: «Хорошо, что у меня ключ есть…», а Жан-Луи (но он же в Бордо!) ответил: «На вид с ним все хорошо… он просто спокойно спит… Нет, флакон почти полный, он принял совсем немного…» Жан-Луи в комнате. В Бордо – и в этой комнате. Ив улыбнулся, чтобы прийти в себя.

– Ты как, старина?

– Ты в Париже?

– Ну да, у меня дела…

Сон выходил из Ива, а жизнь со всех сторон впитывалась в него. Течет, журчит… Он вспомнил теперь: три таблетки! Что за малодушие… Вот Жан-Луи спрашивает, что с ним не в порядке. Ив и не пытается лукавить. Он не смог бы лукавить: нет ни силы, ни воли, словно вышла вся кровь. Все, что было, встало на места: позавчера он был в Бордо, утром вчера – в подвальчике, потом день безумия… А теперь Жан-Луи приехал.

– Но как же ты приехал? Сегодня же та самая сделка…

Жан-Луи покачал головой: об этом больному думать не надо. Ив сказал:

– Нет, жара нет у меня. Просто сил нет, весь разбит…

Жан-Луи взял его за запястье, стал, глядя на часы, считать пульс, как делала мама в детстве, когда они болели. Потом, тоже маминым движением, старший брат откинул волосы, упавшие Иву на лоб: посмотреть, не горяч ли, а может быть – для того, чтобы открыть лицо, увидеть его на свету, да и просто чтоб приласкать.

– Лежи спокойно, – сказал Жан-Луи. – Не разговаривай.

– Побудь со мной!

– Да-да, я тут.

– Сядь… нет, не на постель. Пододвинь кресло…