Тайна семьи Фронтенак

Под вечер ангулемский разносчик срочной почты позвонил в дверь Ксавье Фронтенака. В тот день Жозефа, почти никогда у него не бывавшая, помогала ему укладывать чемодан, причем уже засунула туда три своих платья, не говоря ему. Она увидела в руках Ксавье синюю бумажку и поняла, что они никуда не поедут.

– Вот черт!

Ксавье сам не заметил, что голос его прозвучал едва ли не радостно: ведь в тексте телеграммы: «Еду Виши мать очень больна прошу вас отправиться ближайшим поездом Буриде смотреть детьми», – читалось: в книгах швейцарских отелей не появится запись: «Господин Ксавье Фронтенак с супругой», – а он сэкономит полторы тысячи франков. Он передал телеграмму Жозефе. Она сразу поняла, что все пропало: за полтора десятилетия привыкла уже быть жертвой на алтаре божества по имени Фронтенак. Но потом пришла в себя и сказала:

– Телеграмма опоздала, у нас уже билеты, мы уже уехали. Телеграфируй с дороги, что, к сожалению, ничего не можешь сделать… Дети уже не маленькие (она много про них знала, потому что постоянно слышала о них). Господину Жан-Луи уже восемнадцать, а господину Жозе…

Он в бешенстве перебил ее:

– Да что это на тебя нашло? Ты спятила? Думаешь, я способен не откликнуться, когда зовет невестка? Первым делом всегда они – сколько раз я тебе говорил! Ну ладно, старушка, ничего не пропало, отложим до другого раза… Надень накидку, уже прохладно…

Она покорно набросила на плечи коричневую накидку, обшитую сутажом. Из воротника гофре нелепо торчало плоское лицо, на котором лишь вздернутый – плутовской, как говорится, – нос хоть как-то мог напомнить о ее прошлом. Подбородка у нее не было; на вершине толстой выцветшей уложенной косы сидела шляпка – ворох хорошо подделанных искусственных вьюнков. С первого взгляда могло показаться, что волосы у нее свисают до пояса. Она ломала все свои гребешки. «И шпильки твои повсюду валяются!»

При всей своей покорности, бедняжка, застегивая накидку, пробурчала: «А может, мне это и надоест». Ксавье злым голосом велел: «Повтори, что ты сказала!» И она неуверенно повторила. Ксавье Фронтенак с родными был всегда учтив и даже до мании щепетилен; таков же он был и в делах – но с Жозефой ему нравилось бывать грубым.

– Что ж, – сказал он, – теперь ты свои дела обделала, можешь и бросить меня. Только ты сразу все потеряешь, ты же идиотка. Тебе придется мебель продать, только, – продолжал он злорадно, – там все счета на меня выписаны, и квартира тоже на меня…

– Эта мебель не моя?

Он коснулся самого больного ее места. Она обожала свою большую кровать, купленную в Бордо у Левейе, расписанную тонкой золотой сеткой по дереву. На задней спинке изображены были факел и колчан со стрелами. Жозефа сама всегда считала, что факел – это какая-то сумка, из которой торчат чьи-то волосы, а колчан – другая сумка, с гусиными перьями. Эти непонятные символы ее не тревожили и не удивляли. Ночной столик, похожий на роскошный ковчежец с мощами, был даже слишком красив для своего содержимого, думала Жозефа. Но больше всего она любила зеркальный платяной шкаф. На фасаде у него были такие же сумки, связанные такой же лентой; еще там были розы, и Жозефа говорила, что может пересчитать у них все лепестки – «так все выпилено хорошо». Зеркало обрамлялось двумя колонками, сверху до середины желобчатыми, а внизу витыми. Внутренность шкафа, из более светлого дерева, «казала» стопки панталончиков, обшитых кружевами «в ладонь ширины», нижних юбок, кофточек с крахмальными оборочками, симпатичных лифчиков – гордость Жозефы: она «обожала всякое белье».

– Неужели не моя?

Она рыдала. Он обнял ее:

– Ну конечно, твоя, дуреха.

– И вообще, – продолжала она, сморкаясь, – что я так расплакалась, я же и не думала, что мы куда-то поедем. Думала, может, землетрясение, может, еще что…

– Вот видишь – а на самом деле просто старуха Арно-Микё приказала долго жить.

Он говорил бодро: был рад, что скоро увидит в родных местах детей своего брата.

– Бедной вдове господина Мишеля будет так одиноко…

Жозефа непрестанно с благоговением думала об этой женщине, которую привыкла так высоко ставить. Ксавье, помолчав, ответил:

– Если ее мать умрет, она станет очень богата. Тогда нет причины оставлять ей хоть грош из фронтенаковской части.

Он обошел кругом стола, потирая руки.

– Отнеси билеты в агентство. Я сейчас им черкну записочку; они ничего поперек не скажут – это мои клиенты. Отдадут деньги; оставь их себе. Как раз то, что я тебе должен за последние месяцы, – весело заключил он.

VIII