Тайна прикосновения

Когда полуторка отъехала, стало смеркаться, всё небо обложило низкими облаками, пошёл мелкий дождь. Ехать нужно было пятнадцать километров, по плохой дороге быстро не поедешь, а надо было вернуться и подготовить к утру Ваню и все вещи в дорогу. Как назло сломался дворник, и Андрей Иванович высовывал из кабины руку с тряпкой, протирая стекло перед собой, а Паша не видела ничего за мутными каплями дождя и только держалась обеими руками за металлический поручень на дверке.

Уже стемнело, когда они подъезжали к железнодорожному полотну. Паша еле различала за мокрым стеклом какие-то огоньки на переезде, в свете фар она увидела поднятый шлагбаум.

Это было последнее, что она видела из окна полуторки. Удар страшной силы сотряс машину, Пашу подбросило куда-то вверх, она почувствовала боль в ноге, потеряла сознание…

Товарный поезд, с двумя сцепленными впереди паровозами, шёл без света, через полустанок с открытым шлагбаумом. После удара состав остановился через сотню метров. От деревянной кабины «полуторки» остались только щепки: кузов с двигателем и осями отбросило за дорогу. Водитель, отброшенный на десяток метров, поднялся с земли, с минуту стоял, словно в трансе, с трясущимися ногами, потом стал ощупывать руками своё тело. Кроме ушиба колена, на нём не было даже царапины!

Паше повезло меньше: она висела вниз головой на буфере паровоза, её держало длинное пальто, зацепившееся за металлические части. Правая нога была неестественно вывернута.

Вокруг паровоза уже ходили люди, кто-то подбежал к ней, её принялись снимать, и она закричала от страшной боли в бедре.

Дождь шёл не переставая, и Паша почувствовала запах угольного шлака, залитого водой. Нестерпимая боль заставила её вновь потерять сознание.

Очнулась она в железнодорожной больнице, на топчане, над которым висела лампа. По лежащим на каталках инструментам она догадалась, что находится в хирургической. Стены с отвалившейся штукатуркой. Рядом стояла медсестра в не очень свежем халате. Она уже сделала Паше обезболивающий укол и сказала: «Ищут врача, подождите немного».

Наконец явился фельдшер. Пошатываясь, подошёл к раковине, стал мыть руки. Когда он взялся за инструмент, Паша поняла, что он пьян. Но фельдшер бодро принялся за дело, размотал кем-то наложенные в спешке бинты и стал накладывать швы на рану.

Что же он делает? Не обработав антисептиком рану, зашивает кожу с этими вкраплениями угольного шлака? Паша силилась что-то сказать, но от укола язык у неё не поворачивался.

Её отвезли на каталке на кровать, она уснула, а проснувшись под утро, увидела Лёню. Его вызвала Зина, и он ехал ночью из Алешков по раскисшей дороге, на машине с колёсами, обмотанными цепью.

— Лёня, давай срочную телеграмму Давиду Ильичу. — прошептала Паша посиневшими губами. — Здесь, на станции, есть почта.

— Держись, Пашуня. Зиночка уже позвонила ему.

— Как Ваня? Ему не надо говорить!

— Мы сказали ему, что сломалась машина, а ты вывихнула ногу — утром тебе наложат шину, а потом ты приедешь.

Паша смотрела на Лёню, его мощные плечи, курносый, как у Зины, нос, такие же, как у неё, карие глаза, и ей казалось, что брат Вани явился из воздуха — в голове была одна мысль: как он здесь оказался?

В этот же день Давид Ильич прилетел сам, сел на своём У-2 в поле под Таловой. Не прекращаясь шёл дождь, висела низкая рваная облачность. Одному богу известно, как лётчик смог посадить свою машину.

К больнице подали ходок, запряжённый лошадью. Обычно на нём возили уголь, мокрая угольная пыль издавала тот же запах, что врезался в её память вместе с болью, и Паше стало опять плохо. Её накрыли брезентом, рядом сел Лёня, лошадь тронулась.

Участок дороги, засыпанный щебёнкой, состоял, казалось, из одних ям — каждая неровность отдавала болью в ноге. Паша закусила губу, стараясь не кричать. Ехать было недалеко, но дорога показалась вечностью.

Давид Ильич стоял возле самолёта в кожаной фуражке, кожаном полупальто, по его щекам стекала вода.

— Пашуня, родная, ну и везучая ты! Что там коня — ты паровоз остановила! Не горюй, ногу подлечим! — пробовал шутить обычно неразговорчивый Мильман, но увидев, что нога её развёрнута под девяносто градусов, а из покусанных губ течёт кровь, осёкся.

Пашу подняли в кабину трое мужчин, но из-за её ноги не закрывался «фонарь», пришлось запихивать ногу, и тут она не выдержала, закричала.

— Почему не вправили вывих? — спросил Мильман у Лёни Марчукова.

— Да тут один костолом на всю округу, и тот пьяный! — с досадой ответил тот.

* * *

Пашу привезли в переполненную областную больницу на улице Донбасской. Здесь рядом находилась городская тюрьма, а через дорогу — ЗАГС и военкомат, поэтому это место воронежцы называли перекрёстком четырёх несчастий.

Положили Пашу в коридоре, вместе с пленными немцами. Полдня, до вечера, к ней никто не подходил. Потом приехал Давид Ильич с Ниночкой, увидели всё, ужаснулись, пошли к главврачу. Палату для участника войны всё-таки отыскали.

— Паша, не волнуйся, выздоравливай, если что — попроси позвонить любую сестричку. Завтра-послезавтра лечу за Ваней, погода вроде улучшилась. Держись!