Тайна прикосновения

Иван, не дожидаясь выстрела, упал в снег, прикрывая своим телом дочь. Когда поднялся — во дворе никого не было.

Еще не померк последний серый свет сумерек, но темень уже поглощала все вокруг — тени от деревьев лежали на истоптанном снегу. Иван босой ковылял к хате, прижимая к груди маленькое тело дочери, по его щекам текли слезы: «Кровиночка ты моя родная».

* * *

В этот же день и в такой же час нагрянули антоновские повстанцы, борцы за свою, крестьянскую землю, в село Алешки, что неподалеку от железнодорожной станции Народная. Вот ведь: конники — народ, и в избах, которые они жгли и грабили, жили тоже крестьяне. В общем, народ, да не тот!

Большинство бедной молодёжи Алешков потянулось к новой власти: у неё, этой власти, свет виделся в помыслах. Те, кто уверовал в неё, радостно ожидали прекрасное, незнакомое, и вряд ли кто мог толком сказать, как все будет в реальности. Это было похоже на ожидание «Царствия Божия», обещанного Христом верующим: бедным все простится, богатых призовут к ответу, а потом бедные получат всё и заживут как никто и никогда. Сбыться могли только два последних слова: никто и никогда. Но для верующего результат не важен, важна сама вера. Она может свернуть горы!

Молодёжь Алешков шла в комитеты бедноты — комбеды. Собирались активисты чаще всего у пятнадцатилетнего сироты Ваньки Лопарева, в избе его умерших родителей. Здесь юноши грезили о переустройстве мира, читали стихи известных и народных поэтов Черноземья Кольцова, Никитина. Но большее впечатление на всех производили стихи неизвестного автора о революционере. Эти слова переписывались на клочках бумаги и передавались из рук в руки. Приходил к Лопарю и одиннадцатилетний Ванятка Марчуков. С замиранием сердца он слушал, как складно читает трагическую оду о свободе Петька Шувалов:

Как дело измены, как совесть тирана,
Осенняя ночка темна.
Темней этой ночи, встает из тумана
Видением мрачным тюрьма.
Кругом часовые шагают лениво.
В ночной тишине то и знай,
Как стон, раздается протяжно, тоскливо:
Слу. шай… Слу…шай!
Не дни и не месяцы — долгие годы
В тюрьме осуждён я страдать.
А бедное сердце так жаждет свободы.
Нет, больше не в силах я ждать!
Здесь штык или пуля, там — воля святая!
Эх, темная ночь, выручай!
Будь хоть одна ты защитницей нашей!
Слу. шай! Слу…шай!..

Узник прыгает с каменной стены, но шум услышали часовые: «Забегали люди, огни замелькали, и вот словно ожил острог.» С пулей в груди вместо долгожданной свободы остаётся лежать под тюремной стеной арестант, успев сказать на прощанье: «Прощай, свобода! Жизнь, прощай!» «Слушай! Слушай!» — как эхо, продолжает звучать под стенами тюрьмы. Конечную строку каждого куплета Петя не декламировал, а пел — протяжно, надрывно, так, как это делали охранники острога.

Стихотворение вызывало бурю оваций. Ваня Марчуков слово в слово запомнил всю балладу, когда оставался один, пробовал декламировать, подражая Петьке. Острог в сознании деревенского мальчишки тесно был связан с ушедшим царизмом, а свобода — с новыми ветрами. А пока эти ветры приносили суровую повседневность: председатель комбеда, составляя списки будущих колхозников, ходил по избам и каждый раз молча выкладывал на стол заряженный наган.

Столкновение человеческой мечты о лучшем и древнего инстинкта — мир как добыча — предполагало кровавую развязку. Учение Спасителя породило в своё время небывалый духовный подъём среди верующих, но теперь новая мечта о равенстве была готова похоронить под развалинами старого религию первого на земле человека, идеи любви и справедливости которого дали столь глубокие корни. А ведь большинство мальчишек — активистов пели в церковном хоре и еще буквально вчера их дела и поступки сверялись с библией.

* * *

Конников было около сотни. Ручейками они растекались по двум улицам в Алешках, вскоре стали слышны крики. У селян, принявших новую власть, забирали лошадей, коров, одежду, продовольствие. Когда стемнело, стали сгонять в пустующий амбар комбедовцев. Строение поставила новая власть на месте сгоревшего склада Скоргина. Всего набралось двадцать четыре активиста, в основном молодые, почти мальчишки. Не попали в их число Лопарев да Марчуков Ваня — посчитали сопливыми!