Тайна моего отражения

– Для Вирджини это уже ничего не изменит, – поднажала я. – Она погибла много лет назад. А вот для Шерил как раз очень важно. И для меня тоже. Чтобы нам не погибнуть…

Мне было немного стыдно так сгущать краски, но что делать? Надо же было как-то заставить ее говорить!

– Хорошо, – решительно тряхнула Жюстин крашеными кудрями. – Но если у вас на уме что-то недоброе, имейте в виду, я нигде потом официально не подтвержу свои слова.

Я встала и подошла к ней вплотную.

– Посмотрите на меня внимательно, Жюстин, вглядитесь в мое лицо. И вы увидите, что оно покрыто шрамами. Посмотрите на мои руки, – вытянула я ей под нос свои бледные пальцы, – на них тоже шрамы. Это следы ожогов и осколков стекла, которые впились в мою кожу. То же самое у Шерил, только еще сильнее, она ведь была рядом с машиной… Это вообще чудо, что мы не оказались обе внутри. Мы должны были с ней ехать… Шерил уже завела мотор и протирала стекла в ожидании, пока я спущусь. Знаете, что ее спасло? Что она пошла мне навстречу, чтобы придержать дверь: у меня в руках были сумки….

Мои слова произвели впечатление. Жюстин с потрясенным видом схватилась за кофейник. Подлив себе кофе, она произнесла, не отрывая глаз от своей чашки:

– Шерил родилась в Москве.

Я, кажется, ахнула. Джонатан метнул на меня быстрый строгий взгляд.

Жюстин смотрела в окно, покачивая головой, словно упрекала кого-то, кого здесь не было. Может быть, Вирджини? На балконной ограде сидел белый голубь и смотрел на Жюстин, наклонив набок голову. Оторвав свой взгляд от голубя за окном, Жюстин направилась из комнаты, обронив на ходу: «Я сейчас вернусь».

Вернулась она спустя несколько минут с каким-то пожелтевшим листком бумаги в руках. Взяв с буфета очки, она села на свое место, надела очки, расправила листок бумаги перед глазами и посмотрела на нас поверх него:

– Я прочитаю вам… Это письмо Вирджини. Вы поймете лучше, чем если я начну объяснять. Но помните все же, что если что – я ничего не говорила и ничего не знаю.

Избегая моего взгляда, она снова уткнулась в листок бумаги. Мы замерли в ожидании.

Но Жюстин опять подняла глаза:

– Письмо написано по-английски. Вам переводить?

– Не надо.

Откашлявшись, она наконец начала читать.

– « Здравствуй, моя дорогая Жюстин…» Ну это я пропущу, не имеет значения… Так, так, ага, вот:

«… Я убеждена, что мужчина никогда не будет любить бесплодную женщину так же, как любил бы мать своего ребенка. Я убеждена, что ребенок никогда не будет любить приемную мать так же, как любил бы родную… У нас нельзя усыновить, не сказав правду ребенку, но эта правда будет всегда стоять м ежду нами – между мной и Робином, между мной и ребенком…

Я хочу этого избежать. Я решаюсь на этот шаг из любви к Робину, из страха его потерять – ты знаешь, как тяжело мне достался этот блистательный любимец женщин; я решаюсь на этот шаг во имя нашей взаимной любви с моим будущим ребенком…

Это будет очень трудно сделать. Трудно в практическом смысле, хотя я все уже продумала и договорилась обо всем в Москве с людьми, которые мне помогут найти младенца, – и еще более трудно психологически. Я должна обмануть всех, включая самых близких мне людей, обмануть их убедительно, и мне не с кем поделиться всем этим, не у кого попросить совета и поддержки, кроме тебя, моей единственной подруги…

Пожалуйста, сожги это письмо, как договаривались. Ты знае шь, что тебе я доверяю полностью, но кто может поручиться, что оно никогда не попадет в чужие руки?»

Жюстин подняла глаза.

– Вы первые, кому я доверила секрет Вирджини. Может, зря…

Наткнувшись на мой взгляд, она добавила торопливо:

– Нет, я вам верю, как иначе, когда такое сходство! Но все же… Никто не должен узнать об этом, и в первую очередь – Кати!

– Это я могу пообещать вам твердо. Так получается, что Шерил – не ребенок Вирджини? – Я посмотрела на Джонатана. Он в ответ прикрыл глаза.

– Да, – вздохнула Жюстин.

– Вы знали, что девочек было две?

– Нет. Вирджини меня в подробности не посвящала, а я к ней с расспросами не лезла. И как ей только удалось все устроить, как удалось вывезти младенца из СССР?