Тайна крепостного художника

Отдохнув с дороги, собрались за ужином — уж хозяйка не поскупилась на угощенье и метнула на стол массу разносолов, на горячее — и жаркое из зайца, и перепелов с брусничным вареньем, и сазана в сметане. Да и пирогов — курников, капустников, грибников — сосчитать было невозможно. Гости от еды разомлели.

На дворе еще не смеркалось (по июню — не раньше десяти вечера), и они пошли прогуляться в парк. Слева — пруд, а к нему мостки. Посреди пруда — домик для лебедей, и они плавали, изящные, белые и черные, величавые и невозмутимые, только иногда запускали голову под крыло, чтобы перебрать клювом перья. Вековые липы покачивали кронами. Впереди, за парком и прудом, вырисовывалась церквушка — ладная, уютная, как и все в Поддубье.

— Красота какая! — восхитилась Екатерина. — Воленс-ноленс сделаешься художником при таком-то великолепии.

— Да, места у нас знатные, — согласился Павел Петрович, гордо шествуя впереди приезжих. — Сам Венецианов, приезжая к нам, часто любовался. Говорил: «Уж на что у меня в Сафонкове прелести кругом, а таких-то, как в окрестностях Молдина, я нигде не сыскивал».

— Вы дружили с Венециановым? — с интересом спросила Софья.

— Нет, пожалуй: по-соседски приятельствовали. Алексей Гаврилович больше с братом моим общался — Николаем Петровичем. Да и то: ведь Григорий Сорока был человеком брата, а не моим. И Венецианов упрашивал моего отпустить крепостного на волю. Он других помещиков, что владели другими художниками из венециановской школы, сплошь и рядом уламывал — даром отпускали или за выкуп. Те потом учились в Москве или Петербурге… А с Сорокой не получилось: братец уперся — и ни в какую. Мы ему пытались внушить: ну, побойся бога, не губи талант, помоги воспарить к вершинам мастерства! Никого не слушал. Нет — и все. Загубил парня…

— Говорили, Григорий пил.

— Через это и пил. Чувствовал себя неприкаянно — из крестьян вроде вышел, до свободных-то не дошел…

— Но ведь он дожил до отмены рабства?

— А что толку-то! Не имел уже ни сил, ни желания творческого роста. Да и деток надо было кормить. Обстоятельства оказались выше. — Посмотрел на пригорюнившегося Сашатку: — Ну не будем, не будем о неприятном. Вон тоску какую нагнали на отрока. — Потрепал его по щеке. — Ах, не плачь, не плачь, братец. Дело прошлое, и слезами-то горю не поможешь. Значит, на роду у папеньки твоего было так написано. От судьбы не уйдешь, все в руках божьих.

Погуляв по аллеям, посидев в беседке, возвратились в дом. Павел Петрович показал им картины Сороки у себя на стене в гостиной: два пейзажа с берегов Молдино и портрет священника.

— Это духовник наш отец Василий, — пояснил Милюков. — Он тебя крестил, между прочим, — улыбнулся барин Сашатке. — И его не отдам, самому дорог. А вот этот вид на часовню в парке — да, пожалуй. Весь вопрос в цене.

— Сколько ж вы хотите? — задала вопрос Новосильцева-старшая.

— Да не знаю, право, — неопределенно промямлил Павел Петрович. — Но не меньше тысячи.

Вася поперхнулся от удивления (он как раз хрустел коржиком) и закашлялся.

— Эка вы хватили! — крякнула Екатерина.

— Вы считаете, много? — выгнул бровь помещик. — Отчего же много? Я читал, что Брюллов, чтобы выкупить из рабства Тараса Шевченко, продал портрет Жуковского за две с половиной тысячи.

Софья согласилась:

— Да, я знаю эту историю, а тем более что Шевченко был крепостным моих дальних родичей — Энгельгардтов. Но, во-первых, то была картина все-таки Брюллова, академика. Во-вторых, ее разыграли на аукционе… Словом, больше пятисот я не дам. И учтите: вам столько никто не даст.

Милюков нахмурился:

— Хорошо, надобно подумать. А пока отдыхайте, веселитесь, приобщайтесь к деревенским красотам. Даже если не столкуемся, все равно буду рад знакомству.

— Верно сказано, — улыбнулась Софья.

Засыпали на соседних кроватях (молодых людей разместили в одной комнате. И, уже задув свечку, Вася произнес в темноте:

— Хлебосольный хозяин — это замечательно. Незлобивый, судя по всему. Но себе на уме и картину дешево не отдаст — это ясно.

— Главное, что ему-то она досталась задарма, — отозвался Сашатка. — Дескать, крепостной, церемониться неча. А теперь, вишь, цену заломил!

— Барская природа — ничего не попишешь.

— Да не говори. Строят из себя благородных, а на деле — ух, прижимистые!

— Ну не все, положим: сестры Новосильцевы не такие.

— Да, душевные… Эх, была бы Софья лет на двадцать моложе, я б на ней женился.

Рассмеявшись, Антонов оценил иронически:

— Да она бы за тебя, дурня, не пошла.

— Почему бы нет? Если бы я был постарше лет на десять…

— Размечтался! Спи давай. Мы себе не хуже найдем.

— Дал бы бог..

А наутро путешественники отправились в деревню Покровскую — к матери Сашатки. Ехали в коляске Павла Петровича. Кучер его, сидя на облучке, не смущаясь, давал пояснения: