Тайна «Хорнсрифа»

У него начался новый приступ лихорадки. Шюттенстрем хорошо понимал, что долго не протянет. Он уже немолод, и перенести такие мучения у него просто не хватит сил. Старый моряк вновь заставил себя проанализировать свои действия во время и после катастрофы: «Кто виноват в гибели судна и многих людей? Правильно или неправильно я поступал?» И сколько бы он ни думал, все время приходил к одним и тем же выводам. Во время катастрофы Шюттенстрем действовал правильно. Он сделал все, что мог. Он был не в состоянии чем-либо помочь гибнувшим матросам. Шюттенстрем не снимал с себя вины в гибели судна и людей. Но причины этого несчастья лежали значительно глубже. В своих многочасовых размышлениях, прерываемых частыми приступами лихорадки, Старик пришел к выводу, что его отношение к жизни было неправильным. «Доктор Бек был прав, говоря, что нужно делать только то, что близко твоему сердцу и твоим убеждениям, только то, за что ты в любой момент готов нести ответственность. Я не должен был, не имел права принимать командование «Хорнсрифом». Я не должен был поддерживать режим, повинный в этой войне и ввергший Германию в несчастье».

Мысли Шюттенстрема спутались, голова закружилась. Он закрыл глаза. «Надо заснуть… Заснуть и забыться… Избавиться от этих мыслей, день и ночь не дающих мне покоя».

Шюттенстрем вдруг сник и начал медленно сползать с банки. Кунерт бросился к нему и попытался помочь встать. Но это уже было не нужно. Шюттенстрем был мертв.

* * *

Начальник оперативного отдела штаба подводных сил озабоченно потирал лоб. Стоявший рядом с ним адъютант вопросительно смотрел на него, ожидая приказаний. Адмирал резко отодвинул кресло, поднялся и забегал перед картой с нанесенной на ней оперативной обстановкой.

— Как это может быть? — ярость и возмущение слышались в его голосе. — Сегодня уже десятое апреля, а от «Хорнсрифа» все еще нет донесений. Транспорту в шестнадцать тысяч тонн не так-то просто исчезнуть из поля зрения. Вы, обер-лейтенант, не можете объяснить, в чем дело?

Адъютант беспомощно посмотрел на своего шефа, безмолвно пожимая плечами. Что он мог ему ответить? В кабинете воцарилась гнетущая тишина. Адмирал снова упал в кресло.

— Может быть, что-нибудь случилось?.. Это было бы для нас чертовски неприятно. — Сделав небольшую паузу, он в раздумье продолжал:

— Ставка фюрера и так уже имеет на нас зуб!

Что беспокоило начальника оперативного отдела — судьба «Хорнсрифа» или жизнь трехсот шестидесяти пяти человек? Или он волновался, ожидая наказания?

Эти вопросы занимали адъютанта, но он не хотел искать на них ответа… В таких случаях лучше напрасно не перегружать свой мозг подобными мыслями.

* * *

Шестнадцатый день!

Полный штиль. Шмальфельд лежал около неподвижного тела Помайске. Еще утром моряки с ужасом увидели, что Помайске мертв, но у них не было сил, чтобы спустить его за борт. После полудня Шмальфельд приподнялся и, с трудом шевеля губами, проговорил:

— Не можешь… ты его… Помайске… за борт? Я не могу… больше смотреть… на него, — рыдания прервали его слова.

Шмальфельд плакал без слез. Страшный плач! Моряк снова со стоном упал:

— Больше не могу… Не могу…

И откуда только взялись силы у Кунерта! Он с большим трудом приподнялся, встал на колени, чтобы исполнить желание своего последнего оставшегося в живых товарища.

— Счастливого плавания, моряк! — эти торжественные слова прозвучали так, будто Кунерт говорил: «Скоро и мы пойдем за тобой».

Семнадцатый день!

— Эй, Юрген! Ты не мог бы меня сменить? — крикнул Кунерт своему товарищу.

От усталости и истощения он едва держался на ногах. Но Шмальфельд еще больше ослаб, он уже не мог подняться.

— Воды… Воды… — стонал он почти беспрерывно.

Восемнадцатый день!

Навалившись всем телом на румпель, низко опустив голову, Кунерт пытался держать хотя бы примерный курс. Все еще безветренно. Парус бессильно повис. С носа шлюпки едва слышны стоны Шмальфельда:

— Воды… Воды…

Но что вдруг случилось со Шмальфельдом?

Он встал, неподвижными стеклянными глазами уставился на море:

— Что, если я… морскую воду… несколько капель…

Кунерт очнулся:

— Только попробуй! — Он бросил румпель, подполз к товарищу и на ухо ему прорычал: — Выпьешь морской воды — конец!

Двадцатый день!

Кунерт спит лишь урывками. Он сам удивляется, как у него еще хватает сил, как ему вообще удалось сохранить ясность мыслей. «Могу поклясться, что сегодня уже двадцать третий день. Когда-то я читал, — вспоминал Кунерт, — что человек без пищи, а особенно без воды, не может прожить больше двадцати дней». Несколько дней назад он нашел живую рыбу, каким-то образом оказавшуюся в яле, и сразу же проглотил, предварительно оторвав кусочек для Шмальфельда. Но тот даже не раскрыл рта.

«Без пищи, — думал Кунерт, — я еще смогу прожить несколько дней». Третий и пятый дни были днями кризиса. Тогда протестовали кишки, желудок и мозг, дико билось сердце, к горлу то и дело подступала мучительная тошнота, затмевающая сознание. Но с тех пор все прошло, и теперь все его мысли были заняты одним: выдержать! Тогда, после пятого дня, он оторвал от своей тужурки пуговицу и сунул ее в рот.