Тайна гибели линкора «Новороссийск»

Пенсию ему положили 260 тогдашних рублей, то есть 26 нынешних (к 1988 г. – Н.Ч.). Однако начальник горсобеса товарищ Громов, узнав, что Кичкарюк работает в госпитале, урезал и без того невеликую сумму вполовину – 13 рублей. Но и это казалось Громову разбазариванием государственных средств. Каждый год вызывал бывшего старшину во ВТЭК на переосвидетельствование. Добился-таки своего: перестал Кичкарюк пенсион получать. «Ты большие деньги в госпитале огребаешь!» – попрекнул «вымогателя» товарищ Громов. Пришел Иван домой и сказал: «Всё. Больше никуда ходить не буду. Не выдержу, ударю кого – посадят».

Было от чего прийти в отчаяние: из госпиталя Кичкарюк выжил новый завхоз, которому нужен был полноценный плотник. Подыскал Иван Иванович новую работу, а там не берут: плохо слышит. И остался он без зарплаты и без пенсии. И это в такой-то год, когда в семье прибыло – родила Маша девчушку. Тамарой назвали. Махнул рукой Иван на свои недуги и нанялся боцман на портовый водолазный бот. А жена, Мария Петровна, рук не опустила, в одиночку повела войну с начальником горсобеса товарищем Громовым, который целых два года экономил на беспалом старшине государственные средства. Справка об «увечьях, полученных при прохождении воинской службы» – ох, с каким трудом выхлопотала ее Мария Петровна! – исчезла в бумажных недрах горсобеса.

– Куда ни напишу, все в собес возвращается. Товарищ Громов говорит: «Хоть вагон бумаги испиши, все равно мы будем решать». Так два года решал… Пошла я к депутату… Опять мои бумаги к Громову вернулись. Тогда взяла и написала министру обороны товарищу Малиновскому. Тут закрутилось колесо. Горздравотдел занялся. В общем, восстановили: тринадцать рублей в месяц стали приходить… Все-таки облегчение. Жили мы в казенном домике при госпитале…

Как жили, жаловаться она не стала. Тут и так все видно, стоит только окинуть глазом неказистое строение под железнодорожной насыпью, не на улице даже – на Госпитальном спуске. Во второй половине их жилья – продсклад, поэтому всякая подпольная живность нередко объявляется и на кухне Марии Петровны. Дочь моряка, жена моряка, она давно привыкла ко всяким житейским неудобствам. Вот только за Ивана обида брала: кровь пролил, здоровья лишился, кругом прав, а постоять за себя не может. Впрочем, за себя, а порой и за других, стоял он в ходовой рубке. Бывало, шторм, качка валили всех с ног, и тогда хромой и беспалый старшина с «Новороссийска» по многу часов кряду не отходил от штурвала. А на буксире «Дмитрий Донской» в штормовом переходе из Одессы в Севастополь и вовсе больным – с температурой под сорок – нес рулевую вахту.

Нет у Ивана Кичкарюка ни наград, ни регалий. Один только значок с силуэтом линкора «Новороссийск» под военно-морским флагом с траурной лентой. Раз в году – в последнее воскресенье октября – прикалывает он его к пиджаку и приходит на Приморский бульвар, туда, где собираются уцелевшие товарищи по экипажу линкора. Здесь-то я и познакомился с Иваном Ивановичем. Потом вместе шли на «морском трамвайчике» к достопамятной якорной бочке, бросали цветы в непроглядную воду бухты. Там, в многометровом слое ила, огромной железной занозой торчала срезанная водолазами фок-мачта «Новороссийска». Ее не удалось вытащить из грунта, она ушла слишком глубоко. В задраенных рубках, словно в стальных склепах, лежат кости моряков, не покинувших боевые посты. Мы проходили над подводной братской могилой, последним, что оставалось от поднятого, разрезанного на лом, бесследно исчезнувшего в мартенах «Запорожстали» корабля.

Цветы качались, кружились в быстрых воронках кильватерной струи.

Иван Иванович, глотая слезы, бросал в воду георгин за георгином. И контр-адмирал Карл Иванович Жилин бросал, и старшина 1-й статьи в отставке Леонид Иосифович Бакши, и бывший замполит Григорий Моисеевич Шестак, и вдова офицера из БЧ-5 – Ольга Васильевна Матусевич, и еще многие бывшие офицеры, мичманы, старшины и матросы «Новороссийска». Теплоходик «Омега», не сбавляя хода и не приспуская, как положено в таких случаях, флага, поспешно, будто чураясь горя этих людей, понесся на Северную сторону, где маячила пирамидальная часовня Братского кладбища. Потом мы долго, растянувшись на добрую версту, поднимались в гору, шли мимо старинных саркофагов героев первой обороны, пока не взобрались почти к самой часовне, а оттуда по заросшей, неприметной тропе взошли наконец к подножию мемориала «новороссийцам», к стопам Скорбящего Матроса. Сгрудились, постояли с фуражками и шляпами в руках, сказали, кто хотел, короткие речи, а потом отошли в сторону, к часовне, и там, на забытых реставраторами лесах, разложили прихваченную из дома снедь. Помянули.