Тайна дразнит разум

Дочь унаследовала от родителя ясные лучистые глаза, а все остальное от матери: смуглость лица, верткие прямые плечи, тяжесть смоляных кудрей и привычку повязывать цветистый платок на подвижные бедра, а с большими кольцами в ушах она не расставалась с детства. Цыганка любила свободу. Муж ее заведовал софийской ризницей и днем, естественно, находился на работе, а вечерами предпочитал бильярдную, что жену вполне устраивало.

— Проходите, пожалуйста! Это моя комната…

Мебель красного дерева, французские гобелены, китайские вазы, японские статуэтки, новгородские древние иконы без ажурных окладов — все это нагромождено, как в лавке антиквара.

Прошло то время, когда Николай Николаевич не мог без смущения смотреть в глаза первой красавице города. Сейчас историк думал не о ней, а о третьей коллекции.

Хозяйка подняла штору венецианского окна и, с голубым котом на руках, важно кивнула на картину в золоченой раме: Екатерина II амазонкой восседает на белоснежном коне.

— Вглядитесь! Краски, композиция — стиль Лямпе. Но который? Если старший — находка; если младший — так себе: сын слабее отца. Ищу автограф. Вижу через лупу наплывы масла, а подписи нет и нет. Я уж отчаялась! Вдруг на изгибе седла… знакомый росчерк Лямпе-старшего…

«Откуда такая ценность?» — заинтересовался историк и сам же сообразил: посредница ленинградской комиссионки ездит по всей Новгородчине, где немало больших дворянских имений. Видимо, в усадьбе помещика-книголюба она раздобыла и редчайший том «Философии общего дела», изданный на востоке нашей страны.

— Книга Федорова открывает ваш список…

— Спасибо, Любовь Гордеевна! — обрадовался он, поясняя: — Утопист, но оригинальный мыслитель. Им интересовались Толстой, Достоевский, Циолковский и даже народовольцы….

— Народовольцы, говорите? — уточнила она и взглянула на календарь, прибитый к наличнику двери. — Год назад скончался народоволец, соратник Желябова и Софьи Перовской…

— «Последний из могикан», как назвал его Ленин.

— А известно ли вам, что именно Ленин вернул ему, Тыркову, сад и двух коров?

— В усадьбе Улькова на берегу Волхова?

— Все-то вы знаете, историк! Но, — она загадочно улыбнулась, — одно, наверное, вам не известно…

— Что ваш отец сидел в крепости?

— Отрадно! Очень! — у нее дрогнул голос. — Вы всегда по-доброму вспоминаете моего папу, но сейчас о другом…

Пустив кота на пол, Любовь Гордеевна взяла с ломберного столика костяную шкатулку и восторженно воскликнула:

— Смотрите! Форма! Резьба! Прелесть!

Изящная работа художника заслуживала похвалы, но краевед по тону скупщицы смекнул, что ларчик не без секрета. И не ошибся.

— Приобрела в бывшем имении. Держу в ней аптечку. А Маркиз, — погрозила коту пальцем, — учуял валерьянку и опрокинул шкатулку на ковер. Смотрю — проглянуло второе дно, а над ним желтый от времени листок…

«Секретка Н. Ф.», — пронеслось в сознании историка.

Огонек догадки в глазах гостя насторожил цыганку, и она, спохватившись, мигом придумала отговорку:

— Любовная записка восемнадцатого века!

Широковещательная заявка — и скромная концовка.

Это несоответствие толкнуло хозяйку сменить пластинку:

— О, вы не представляете, какие уники выдает наш край! Полотна! Иконы! Самоцветы! Графскую мебель! Наш магазин на Морской — клад интуристам: вагонами везут за границу. А жаль!

— Увы, голубушка, нам нужны машины, — Калугин выставил ладонь. — Я собираю, как знаете, местные легенды. Вы не слышали о золотой модели памятника России? Нуте?

У агента не дрогнула даже ресничка:

— Бронзовая модель хранится в Русском музее, а золотая не может храниться даже в памяти: монумент поставлен шестьдесят три года назад — еще не настало время для возникновения легенды, — резонно рассудила она и тревожно спросила: — Говорят, американцы прицениваются к Софии, а немцы — к творению Микешина?

— Будьте спокойны, голубушка, собор и памятник навечно в Новгороде. — Он почтительно приподнял книгу в потертом переплете: — Сколько обязан?

Она заломила два червонца. Калугин добавил трешку. Эту работу Федорова он искал более пятнадцати лет:

— Спасибо! Не забывайте, звоните!..

Прощаясь в коридоре, он взглянул на портрет революционера в очках, с бородкой, и твердо уверовал: «Гордится именем отца и ради его светлой памяти ни за что не пойдет на уголовную сделку с Алхимиком».

Калугину даже ступеньки лестницы дружно поддакнули. Шагая мимо Веселой горки, откуда доносились удары бильярдных шаров, он снова, против своего желания, вспомнил Берегиню Яснопольскую: «Профессор слушал ее, а почему же мне нельзя?»

ФИЛОСОФИЯ ОБЩЕГО ДЕЛА

Проводы Сомса через час. Калугин не опоздает: теперь он приходит к местам встреч всегда заранее. Это стало привычкой. Когда-то семинарист опоздал на маевку: подвел пьяный перевозчик. Николай подошел к оврагу, когда полицейские уже конвоировали подпольщиков. Один из арестованных так резанул его взглядом, словно он, интеллигентишка, продал рабочих. Ни арест, ни заключение, ни допросы не в силах были снять гнетущего стыда. А после тюрьмы и ссылки Калугин первым делом разоблачил провокатора. С тех пор он действует, имея в запасе время.