А дальше под звон валдайских колокольчиков теплым уличным воздухом занесло в магазин белую стайку тополиных летунков. На пороге закряхтела полная женщина в темном гипюровом платье. Отяжеленная тремя подбородками, она неуклюже поклонилась Калугину:
— Как здоровье вашей милой матушки?
— Спасибо, пока здорова.
— Передайте, пожалуйста, сердечный привет от хозяйки дога. Мы с ней познакомились в приемной ветеринарного врача. Она очень любит вас: не расстается с вашим портретиком…
Толстуха приняла от хозяина шахматную доску с медными крючками и, тяжко отвесив общий поклон, направилась к выходу, оставляя после себя запах дешевого одеколона.
Снова залились колокольчики, а возле магазина на мостовой заржал морозовский жеребец в серых яблоках. Калугин заторопился. Память оживила материнский рассказ. Дожидаясь приема, Морозова преобразилась, услышав от Калугиной упоминание о детской копилке в виде памятника России. Толстуха готова была стать на колени, умоляла продать игрушку. Выходит, Морозова коллекционирует копии микешинских скульптур. Так вот у кого еще один частный музей! И не там ли золотая модель?
Выйдя из магазина, Калугин посмотрел налево и оторопел. Из Соловьевской гостиницы выбежала Берегиня и что-то сказала черноволосому юноше со значком КИМа на груди. Молодой брюнет, видимо, не партнер по сцене: артисты обычно носят не комсомольские значки, а белые платочки в нагрудных кармашках. И навряд ли спросила его о золотой модели: рядом людно.
Разведка показала, что Коршунов восхищается русским искусством и конечно же не станет кромсать золотой памятник.
Нет, третья коллекция в доме Морозовой. И Николай Николаевич уговорит мать отдать детскую копилку хозяйке дога, а тем самым получит возможность осмотреть квартиру купца Морозова. Интересы супругов могли совпасть: нэпмана примагнитило золото, а ее — модель микешинского памятника.
Краевед оглянулся назад: Берегиня по-прежнему стояла с брюнетом возле гостиницы. Что связывает их? Ведь актриса ненавидит мужской пол. Не выслеживают ли Морозову? Возможно, и музицировала, поджидая коллекционершу?
Муж изменял ей в открытую. Как только она не протестовала: рыдала, кричала, молилась, травилась, ворожила и даже скрывалась у родной матери в Питере. Вот матушка-то, бывалая сваха, и надоумила дочку проучить неверного мужа: вызвать в нем ревность и этим образумить его.
Выбор пал на садовника Сильвестра, бывшего монаха. Он, блаженный, боготворил женщин, считая их мученицами: заступался за них, ни в чем не отказывал, но дурной славы не обрел.
Зная решительный нрав мужа, Пульхерия Ждановна не страшилась за жизнь Сильвестра. Тот любого оглушит кулачищем. Еще молодым, до монашеской жизни, он в цирке принял вызов борца «Черная маска» и под общее ликование новгородцев запросто швырнул его на лопатки.
Пульхерия Ждановна за себя боялась. Ей известно, почему муж не расставался с лайковой перчаткой. Когда «бывших» заставили грузить дрова на баржи для холодного и голодного Петрограда, Гриша припек на костре руку, но не поднял ни одного полена. Он добрый, но в гневе на все способен.
Время для отместки выбрано удачно: Гриша, уезжая в Питер играть в рулетку и кутить с цыганами, преподнес ей золотой кулон с бриллиантом, а она, бледнея, шептала дрожащими губами:
— Сильвестр приворожил меня… ночами брежу…
Муж, понятно, поверил: садовник — гипнотизер, но почему-то не рассвирепел, а даже обрадовался:
— Ну, ну, глядишь, пудик скинешь…
Она опомнилась, когда муж захлопнул за собой дверь. Кровная обида толкнула ее на месть. Выгуливая дога, Пульхерия Ждановна зашла к Сильвестру и заказала любимые красные розы…
— Вечером занесешь. Ждать буду, — проговорила она многообещающим грудным голосом.
Огромный, в длинной рубахе, с томными глазами богородицы и буйной бородищей пророка, он ответствовал покорно:
— С благодарствием…
Вечером раньше обычного она расстелила двухспальную кровать, прикрыла нагое тело японским халатом в цветах и не успела надушиться, как дребезжащий звон долетел до спальни.
Тут случилось непредвиденное: только Сильвестр перешагнул порог квартиры, как псина сорвал крючок кухонной двери и с рыком кинулся в прихожую.
Хозяйка преградила догу путь: на миг призадержала его у стены. И этого оказалось достаточно для того, чтобы садовник свободной рукой схватил со столика безмен. Весы, похожие на булаву, всегда лежали у парадной двери. Морозиха, как звали ее поозеры, безменом взвешивала ильменских лещей, а еще навесистая железяка лежит для благословения непрошеных гостей…
Удар по Графу пришелся меж торчащих ушей. Хозяйка обняла обмякшего любимца и, конечно, отпустила Сильвестра с богом.
Ветеринарный врач сотрясения мозга у собаки не обнаружил, а депрессию дога объяснил отсутствием четвероногой подруги.