Тайна девятки усачей

Знаки стояли перед глазами и точно подмигивали Саньке, но не насмешливо, а по-дружески. Они будто говорили ему: «Думай, думай! Шевели извилинами!» И Санька верил, что разгадает их. Оттого и настроение было у него хорошее.

Конечно, помогало еще и то, что Катя перестала «колоться». Чуть заметное предпочтение она отдавала теперь Семе. Молчаливый, всегда ровный, невозмутимый Лапочкин относился к ней как к мальчишке, только с косами и послабее. Мишук, например, приказывал Кате принести доски для обшивки траншеи, а Сема молча, но с таким видом, что ни у кого не поворачивался язык возразить ему, подзывал ее и давал работу полегче. Катя подавала ему гвозди, молоток, поддерживала доски, когда Сема приколачивал их к стоякам, врытым в дно траншеи.

Саньку не тревожила их дружба. Но стоило Грише подойти к Кате, как Санька начинал беспокойно вертеть головой.

Много в жизни непонятного!..

Катя дважды попыталась помириться с Санькой. Один раз, выбираясь из траншеи, она попросила его:

— Саша, дай руку!

Санька нарочно не услышал ее просьбу. Руку подал Гриша.

В другой раз, узнав от ребят, что Санька чертит карту, Катя подошла к нему и спросила:

— А зачем тебе эта карта?

Тут уж нельзя было сделать вид, что не слышишь, и Санька произнес:

— Подлизываешься? Не выйдет! Вот когда узнаешь, где у меня душа, — тогда и поговорим!

— Чудак! — примирительно сказала Катя. — Души у тебя нет совсем!

Санька насупился. Это прозвучало как новое оскорбление.

Катя добавила:

— Ее ни у кого нет.

В эту минуту Санька готов был отрицать все, что скажет Катя, даже самое неоспоримое.

— Нет? — переспросил он. — А вот увидишь!

И Санька отошел, насвистывая «Были сборы недолги…»

Но сборы затянулись. Знаки не торопились раскрывать свои секреты, хотя кое-что прояснилось. После долгих раздумий Санька сделал несколько правильных выводов. Если пунктир — тропа, то тропа незаметная. Только в этом случае нужны ориентиры, определяющие направление. Но ориентиры в густом лесу не видны. Значит, они находятся где-то на открытом месте, скорее всего — на болоте.

Санька рассуждал дальше. Растопыренная пятерня — знак совершенно непонятный. Нарост на дереве — тоже что-то загадочное. А само дерево не вызывало сомнений. Оно было нарисовано с ветками и даже с листиками. Такое дерево, вероятно, росло где-нибудь на болоте. Но если один из ориентиров — настоящее дерево, то и другие знаки должны быть похожими на определенные предметы.

Эти догадки требовали проверки. Потому Санька и насвистывал про сборы: он собирался побывать около болота. Разговоры о минах Санька не принимал всерьез. Прошло столько лет — какие там мины! Если они и были, то болото давно засосало их! И потом — он не полезет в болото. Он только дойдет до него и с берега посмотрит, не видно ли чего-нибудь, похожего на знаки Димы Большакова.

Ребятам Санька ничего не сказал. Он боялся, что Мишук будет против этого плана. Санька мечтал о том счастливом часе, когда он вернется с болота, соберет усачей в штабе и удивит их новыми открытиями. Пусть тогда звеньевой попробует возразить! И Катя пусть увидит, кого она обозвала трусом!

С этими мыслями и отправился Санька как-то вечером на пасеку к деду Евсею, чтобы разузнать, как пройти к болоту.

Пасечник без сетки и рукавиц стоял около улья и прикреплял к нему какую-то коробочку, похожую на школьный пенал. Занятый своим делом, старик что-то бормотал про себя.

Санька подошел совсем близко и остановился, заинтересованный странной коробочкой.

Пчелы готовились к отдыху после трудового дня и были настроены миролюбиво. Мимо Саньки они пролетали не задерживаясь, а вокруг деда Евсея делали по два-три круга.

— Лети, лети! — приговаривал старик. — Крылья-то не казенные! Отдыхайте — налетались… А я вас от воровок сохраню.

Старик помолчал, а потом спросил тем же тоном:

— Ты небось и не знаешь, что я делаю?

Санька думал, что дед Евсей продолжает разговаривать с пчелами. Но старик, не поворачиваясь, снова спросил:

— Слышь?

И опять Санька не догадался, что дед обращается к нему.

Груженная медом пчела тяжело пролетела у самого Санькиного уха. Он невольно отклонил голову.

— Не дергайся, — сказал пасечник. — Не дразни. Им спокойнее, и тебе безопасно.

Санька растерялся и, глядя на острые стариковские лопатки, оттопыривавшие рубаху, смущенно произнес:

— Добрый вечер, дедушка…

— Добрый, добрый, — ответил старик. — Отгадал, что я мастерю?

— Нет!

— Кутузку для воровок! Погляди!

У летка был привязан деревянный ящичек. С одной стороны поблескивало стекло, а сбоку виднелась дырочка.

— Для чужих пчел, — пояснил дед Евсей. — Повадились, дармоедки! Летят и летят! Заберутся в улей — и к сотам, на готовенькое. Меда наворуют — и домой, окаянные!

— А этот ящичек зачем? — спросил Санька.